В кармане шорт Анатолия завибрировал телефон.

– О! Кажись, началось! – нервно крикнул он, увидев номер на дисплее мобильного, и спешно сунул Егору пакеты с купленным.

Едва не заплутав в кривых испанских улочках, Иванов добрался до дома. Отдавая пакеты, он огляделся. Катя и девочки сидели на диване посреди хаоса вещей, разбросанных за месяц, и не знали, с чего начать обустройство. На кухне голосила весёлая кухарка – испанка каталонских кровей, вполне способная сойти за армянку с азербайджанскими корнями.

– Турки все вы, граждане, турки, – Егор почесал затылок. – И на фига Райке после восьми выкидышей нужен был этот пацан? Не понимаю…

Жена подняла на него удивлённый взгляд.

– Откуда ты знаешь? Я тебе про это не говорила.

– При чём тут ты? Анатоль проболтался… − глядя на разбросанную одежду, коробки с бытовой химией, пакеты с приготовленными памперсами, пляжный надувной матрас, зонтик от солнца, ласты и прочее, Егор выглядел беспомощным. Друга он теперь звал только так, на заграничный манер. – Бедная Настя, – Иванов примерил маску для подводного плавания. Соседка безрадостно пожала плечами. Иметь братика девочке почему-то расхотелось. Зато запоздало захотелось почистить обувь губкой, пропитанной кремом, взятой в специально отведённой для этого коробочке. От бессилия Настя приникла к Кате.

– Пошли! Наша комната наверху, – Вера потянула её за руку. Настя подчинилась, подумав, что при случае можно будет уткнуться в плечо и подруге. Девчонок всегда соединяло нечто большее, чем обыкновенные добрососедские отношения.

8

Рождённым в тот день «мальчиком» оказалась Мари. Когда Анатолию сообщили про дочь, ему стало дурно:

– Как это – «чика»? У меня должен быть парень, чико, понимаешь? Чи-ко… Ухов орал на нянечку, улыбающуюся в ответ. Что-то объяснив счастливому отцу длинной фразой, в которой стояли и «чико», и «чика», и снова «чико», она пригласила Анатолия войти в палату к роженице. Раиса к этому времени уже вытирала лицо гигиенической салфеткой, а ребёнок лежал в розовых штанишках и маечке, предоставленных клиникой.

– Раиса, это шо? – мужчина посмотрел на сморщенное красное личико и сморщился сам. – Обещали парня, а это шо?

– Ты что − дебил? – женщина в выражениях не стеснялась. – Откуда я знаю, что там внутри сидело? Что получилось, то и получилось....

– Надо было в Южном рожать, – сказал Ухов, продолжая глядеть на дочь с неприязнью.

– Точно спятил. Да в твоём Южном нас уверяли, что будет сын. И что?

– И шо?

– И вот! Родилась Мари.

– Мари? Мари Антуанетт? – взгляд папаши завис, голова повернулась к жене. – Как королева? − Уховы давно полюбили историю про красивую, властную, гордую француженку. В подтверждение Раиса широко улыбнулась. Даже сразу после родов она была обворожительна и вызывала у мужа нестерпимое желание. – А шо? Нишо. Мари, – Анатолий задумчиво произнёс имя и кивнул: − Ладно, пусть будет дочь. − Он наконец-то ласково улыбнулся наряженному комочку и заагукал. Девочка, признав голос родителя, накуксилась. Раиса шикнула на мужа и сделала нянечке знак глазами выпроводить его.

Вечером, сидя на пляже с бутылкой водки, Анатолий и Егор обсуждали, где и как будут крестить девочку.

– В Красном соборе не надо. Только в Белом, Екатерининском.

– Остынь. В Свято-Троицком окрестим. Я там Веру крестил, когда переехали в Южный. Батюшка там – мужик что надо.

− А шо не раньше?

− Раньше… Раньше не могли. У нас тогда как пошла чёрная полоса, не передать: моя сестра с мужем погибли, родители больные, Вере годик, а мы с Катей – в столице. Пока узнали про беду, пока до Тюмени долетели, пока документы на удочерение подали… Замотались совсем. Потом переезд сюда, и тоже не легче − девочка от непривычного климата заболела гнойной ангиной. Кто-то сказал, что ребёнка нужно покрестить. А как крестить? Вера по отцу Голдберг, а я – Иванов. Хорошо, что батюшка Кирилл всё объяснил.

Впервые услышав эту историю, Ухов словно протрезвел:

– Не понял… Так Вера – не ваша дочь?

– Как это –не наша? Наша.

– А ты сказал…

Егор, опомнившись, оглянулся. На пляже неподалёку играли в футбол разогретые алкоголем негры, плевавшие на то, что мяч еле видно. Им до откровений русского мужика не было никакого дела, но Иванов шикнул:

– Да мало ли что я сказал? Своих нет, и уже не будет. Так что Катя Вере – мать, каких мало бывает. А мне она никакая не племянница, а тоже дочь. Понял?

Ухов стал засыпать себя песком; несмотря на сгустившиеся сумерки, они сидели на пляже в одних плавках. Песок был ещё теплый. Анатолий грёб его широко, засыпая ноги полностью. Егор набирал в руку и выпускал тонкой струйкой, тупо глядя на неё.

– Ну ладно. Если ты знаешь, где лучше, туда и пойдём, – вернулся Анатолий к началу разговора.

– Ты про что?

– Про крестины, дядя! Будешь у Мари крёстным отцом.

– Буду, – пообещал Егор. И ни один из них не вспомнил, что когда-то именно от этого зарекался.

Через три дня после родов Раиса вернулась с малышкой домой. Прикрепив поверх ползунков огромную булавку от сглаза, она сторожила колыбельку, как апостол Пётр – ворота рая. Насте только раз дали посмотреть на сестру, после чего мать настрого запретила даже приближаться к их с ребёнком комнате. Старшую дочь Уховы полностью повесили на соседей. Ивановы, понимая обстоятельства, были не против, но, глядя, как Раиса и Анатолий кружат возле народившейся девочки, Егор то и дело повторял «бедная Настя». Жена запрещала ему говорить такое при ребёнке, хотя сама тоже откровенно переживала. Настоящей палочкой-выручалочкой для всех была Вера. Чтобы не слушать недовольный голос Раисы и отговорки Анатолия, Катя с девочками на целый день уходили на пляж. Там они натягивали палатку, перекусывали чем-то, взятым с собой в переносном холодильнике. Там же высыпались, отдыхая от плача малышки. Егор так долго на жаре не выдерживал – уходил домой. Ему ребёнок не мешал: если он хотел спать, мог уснуть даже под топот слонов. После сиесты он снова шёл на берег к своим, и уже вечером все вместе возвращались.

Анатолий за месяц на пляже был не более пяти раз: у Раисы вечно находились для него поручения. От искусственного питания у малышки появился сначала понос, потом сильная, до рвоты, отрыжка. Слава богу, пятая по счёту смесь оказалась более-менее приемлемой. Мари с удовольствием высасывала за раз сто граммов вместо восьмидесяти положенных, и уже через два часа снова требовала есть.

– Да уж, твоя дочь, сразу видно, – ворчала мать, укачивая девочку в колыбельке размахами, похожими на волны в десять баллов, – кроме как пожрать и покакать, ничего ей не интересно. − Она то и дело жаловалась Анатолию на усталость и недостаток сна.

– А какого… тогда ты её рожала? – однажды не вытерпел Ухов и тут же пожалел: Раиса на полдня залилась слезами, обвиняя мужа в чёрствости и нелюбви к детям. – Да пошла ты! – не выдержал мужчина подобной послеродовой депрессии, граничащей с психозом, ушёл из дома и где-то в одиночестве напился. Вечером он плакал на террасе, жалуясь Егору: – Достали бабы! Не могу с ними сладить…

– То ли ещё будет, – задумчиво пообещал Иванов, оглянувшись. За вторую дочь Раиса вытребовала у мужа бриллиантовый солитер.

Глядя на соседей, Иванов иногда думал, хватает ли его женщинам для выражения его чувств принесённых с рынка продуктов, купленных к празднику спиртного и десерта, цветов на дни рождения… Где и как одевались его женщины, Егор понятия не имел. Вера цепляла на себя что-то модное, типа легинсов с длинными рубашками мужского кроя, и непременно бижу. Катя одевалась чаще в спортивном стиле и не носила украшений. На парикмахерские и косметические салоны жена и дочь, безусловно, деньги тратили, не ходить же заросшими, но ногти лаком мазали себе точно сами. Катя, приближаясь к сорокалетию, стала стричь волосы коротко и с вихрастой чёлкой. Такая прическа её молодила, а очки, надетые ещё в девяностых, наоборот, придавали солидности. У Веры были шикарные длинные волосы, но распускала она их редко. Когда однажды, во время ланча на террасе, Раиса заявила, что по возвращении в Южный ей срочно нужно к персональному дизайнеру, Иванов так и не вспомнил, есть ли такой специалист в распоряжении его жены.