Прав мне, конечно, не выписали и даже стажорки не дали. Просто – все трое – позубоскалили по поводу моей шустрости и майор-непредседатель сказал:

«Я бы на твоем месте из слесарей не уходил».

«Почему же?» – полюбопытствовал я.

«Тут ты – фигура. А шофер из тебя выйдет или нет, еще неизвестно».

Комиссия уехала на второй день. Вместе с нею на двое суток исчезли директор и три преподавателя.

«Фавориты» смотрели на меня с болезненной снисходительностью. Видимо, то, что я ответил на все вопросы без запинки, на них не произвело впечатления. Ибо они-то уже были при стажорках, и их, как невест, разбирали «сваты» – представители автоколонн и других организаций, где водилась техника. А я уныло бродил по двору автомотоклуба, потому что заняться мне было решительно нечем.

Тут-то и явился Иван Палыч, запропавший в знаменитых Дубровских лесах, что под самыми Вешками, из-за поломки своего «жоржика». Так он звал «интернационал».

Я вкратце рассказал ему обо всем, что меня касалось, и он – заочно – упрекнул директора:

«Что же он меня так подвел?»

«А может, не он, а я? – вырвалось у меня. – Ведь это только вы уверены, что сдать экзамены мне ничего не стоит».

«Брось! – отмахнулся Иван Палыч. – Думаешь, тот раз «лоща» я ему подсуропил, когда говорил, что я у тебя учусь? Нет. Так оно и есть».

Я спорить не стал, хотя знал, что учиться у меня решительно нечему.

Но директор привез мне права. Я даже растерялся. Значит, сдержал майор-председатель свое слово.

А потом я держал экзамен в педучилище. И здесь моя форма произвела впечатление, хотя носить ее так долго после того, как ушел с моря, было неприлично. Тем более что я так и не объявился в военкомате. Сначала думал – успеется. Потом кто-то припугнул штрафом за то, что слишком долго не шел, чтобы стать на учет.

Словом, утаил я от военкомата, что школу юнг закончил. А через месяц, наверно, или чуть больше, прошел медицинскую комиссию – уже как приписник – и она признала меня годным для службы в армии.

«Вот тебе и компенсированный порок! – думал я. – И уширение пахового кольца, впридачу с незарощением дужек позвонка. В одном месте – это почти трагедия, а тут ничего даже не было замечено!»

И я вспомнил мичмана Храмова, прав, он, наверно, что много бездельников развелось на флоте. Вот нас и шуговали оттуда под звон позвонков.

Трудится я пошел все в ту же колонну «Сталинградснабстроя», в которой когда-то слесарил.

Потешон по-прежнему был там же, только теперь работал начальником эксплуатации. Нюська неожиданно вышла замуж и муж ее – завгар Горностаев – немедленно снял ее с машины и перевел в диспетчерскую.

На меня с первого дня он глядел косяком. Может, кто трепанул о моих о Нюськой отношениях, хотя в них не было ничего такого, за что можно коситься на – неверную – ее и – распутного – меня. Подумаешь, поцеловались разок.

Сначала меня дальше гаража не пускали. Потом в подмену определили. Пока я машину приведу в божеский вид, хозяин является. Но один раз я все же выехал. На «студере», «студебекере», стало быть. В его кабине чувствуешь себя плебеем, которому достался царский трон. Дорогу под колесами видишь не ближе десяти метров, поэтому рулишь больше по интуиции, чем по глазомеру.

Послали меня привести какие-то детали из снабсбыта. Ну, еду я, естественно, с шиком. Как-никак, водитель, а не халам-балам. Даже, кажется, люди на меня на перекрестках с уважением посматривают. Подруливаю к переезду. Шлагбаум закрыт, поезда ожидать придется, пока пройдет. Впереди – козявкой мне кажется – полуторка с хиленьким кузовком.

Ну, конечно же, решил я всем показать класс. Вот стал почти весь кузовок полуторки из зрения уходить, а я все еще не торможу. Хочу так остановиться, чтобы скрипнуть колодками, как на корабле кранцами.

А перед тем, как подъехать к переезду, я, понятное дело, опробовал тормоза. Они держали «смертельно».

И вот – жму на педаль, а она – ни с места. Словно, кто под нее дрючок подсунул. И в это самое время – удар. И – щепки в разные стороны. И от кузова полуторки, и от шлагбаума, который тоже был деревянным. А тут – поезд. Наверно, сантиметров десять не хватило, чтобы он зацепил полуторку.

Выскочил я из кабины, сперва к своему «носу» кинулся. Гляжу, у «студера» на буфере даже царапины нет. А шофер – с полуторки – бегает вокруг нее как полоумный. Причитает рядом и охранница переезда.

Только позже я узнал, что у «студера» была одна американская причуда. Он – при заглохшем двигателе – мог тормозить только один раз. А потом получалось то, что случилось у меня. И потому шофера постоянно прогазовывали, когда держали скорость на нейтралке. Мне бы спросить об этом загодя, а я на интуицию свою понадеялся. И вот – влип.

Водитель с полуторки – парень из колхоза – чуть ли не плачет.

«Что же мне делать?» – неизвестно кого опрашивает.

А «смотрительница переезда», собирая красного цвета щепки, все, что осталось от шлагбаума, все еще причитала, пока не предъявляя мне претензий.

Видимо, во все времена, при авариях главными являются прохожие, которые оказываются рядом. Они обычно лучше всех знают, что произошло и какой реальный выход. И вот усатый дядя, протиснувшись сквозь толпу к нашим автомобилям, присоветовал:

«Тащи его к себе в гараж, а там разберетесь». И, как потом оказалось, подсказал он тот выход, который был верным. В гараже стояло несколько списанных полуторок с еще добрыми кузовами. Вот один из них мы ему и поставили. Вытесали из лесины и шлагбаум. Только покрасить не успели. Но и за него та тетка меня, как бога, благодарила.

«А я в суматохе, – призналась, – и номера твоего не записала».

А тот шофер с полуторки – Леша его звали – не раз к нам еще в гараж заглядывал. Самогонку привозил. Так мы его тогда подвыручили с кузовом. Вот и впрямь, нет худа – без добра.

Но вскоре приехал из своей, как он говорил, «бессрочной лесной командировки» Иван Палыч и увез меня с собой.

Всякий, кто начинал работать шофером, наверное, испытал то состояние, когда хочется куда-то ехать и ехать. Только вернешься из трудного рейса, еще горечь во рту от бесконечного курения не унялась, а ты уже норовишь опять лезть в кабину и ехать хоть к черту на рога.

Поэтому меня очень огорчило, когда, после перегона машин из Сталинграда в Михайловку, Иван Павлович приказал:

«А теперь – отдыхать!» И даже, срезав какую-то шелужину и привязав к ней леску с поплавком, пошел смыкать мелкую непотребную рыбешку.

А у меня все еще стоял зуд в руках. Мне хотелось и дальше рулить и рулить. А потом, отдыхают-то, когда устают. А у меня, как говорится, – ни в одном глазу. И это несмотря на то, что, не доезжая до знаменитой Тещинкой остановки в Иловнинско-Логовских песках, у меня стравило сразу два баллона и я их, чтоб не задерживать других, качал до помрачения мозгов.

И вот что тогда меня несколько подобидело. Когда я возился со скатами, Иван Палыч рассматривал на дне родника камушки, один – зачем-то – даже на вкус попробовал, потом начал собирать в букетики цветы: сперва бессмертики, и – отдельно – чебор.

Когда я сделал две тысячи качков, поинтересовался:

«Устал?»

А то не видит! Вроде сам никогда не монтировал скаты.

Помахал он прутиком, пошел к своей машине, стал пыль с нее смывать, в которую она через два оборота колеса вновь втюрится.

А я, продолжая качать, запаленно думал: «Случись что у тебя, тоже близко не подойду!»

Потом, когда уже поехали и я малость отдохнул, а заодно и успокоился, понял: «оморячивал» меня Иван Палыч почти точно так же, как на флоте мичман Храмов. Приучал, чтобы в первую голову сам на себя надеялся.

Однако отдыхать в том смысле – спать или – вот так – сидеть с удочкой – я не стал. Пошел побродить по поселку, наткнулся на базар, купил арбуз.

И как не смешной казалась мне затея Ивана Палыча, к моему приходу у него уже была готова уха, да такая вкусная, что я уже пожалел, что не сел рядом с ним смыкать вот эту мелюзгу, которую можно есть прямо с костями.