«Что случилось?» – свел было в неудовольствии брови председатель комиссии.

«Я же знал, чем все это кончится!» – не отвечая, продолжал Бекешин.

«Ну чего ты причитаешь, как поп над кадилом?» – воскликнул директор.

«Гляньте! – указал Бекешин за окно. – Мистер Интер с мадам Студебекер негритенка прижили!»

И все, кто был ближе к окнам, увидели, что во дворе стоят вымытые по случаю приезда комиссии «интернационал» и «студебекер», а рядом с ними неизвестно куда ездивший, черный от грязи «виллис».

Первым засмеялся председатель комиссии, а за ним, получив такое одобрение, и весь класс.

Бекешин и отвечал как артист. И комиссия смотрела на него с таким же умилением, как в свое время старый Державин на юного Пушкина. Он и ногу по-пушкински отклячил.

Ну, думаю, вконец отмякла комиссия, теперь и «безнадежные» попрут. Косяком.

Но не тут-то было. Стоило только Незнамову попробовать опровергнуть свою фамилию арапством «фаворитов», как председатель комиссии тут же ему хвост прищемил.

«Так что такое явление шимми?» – спросил.

Начал тот «экать» и «бэкать», словно его везли по ухабам.

«Ну что ж, – сказал он Незнамову. – Пропой: «Я вернусь, когда растает снег» и – готовься. И на второй день зловредная леди Шимми, – подыграл он Бекешину, – будет требовать, чтобы знали ее явление».

И вот сразу после четырех «завалов» настал и мой черед.

А перед этим, я заметил, директор несколько раз прихилялся к майору-председателю и что-то ему шептал, кивая в мою сторону.

К моему удивлению, мне предложили сесть, хоть все другие отвечали стоя. И начал говорить, вернее, задавать вопросы, тот, другой, я бы сказал, менее яркий, что ли, майор.

«Какой автомобиль должен первым поехать на зеленый свет?» – спросил он, подсунув мне доску с «разводкой».

Бегло взглянув на доску, я моментально ответил:

«Никакой!»

Капитан, все время сидевший поодаль и, кажется, решивший промолчать все экзамены, подошел поближе.

«Что же, так все и будут стоять?» – спросил майор-председатель.

«Нет, – ответил я. – Поедут. Только трамвай и троллейбус. А автомобилей тут попросту нет».

Капитан усмехнулся, а майоры сделали вид, что никто и не собирался меня «покупать».

Не знаю почему, а я всю жизнь любил, когда меня спрашивают. Может, это потому, что одно время я учился в базовой школе при педучилище. Там, помимо основного учителя, к нам почти на все уроки «подучилки» приходили – студентки педучилища. Уроки вели. Всяк, конечно, по-своему. Но одно было, можно сказать, шаблоном, это, когда они, зайдя в класс, знакомились с нами, может, в сотый раз. Но это было нужно не нам, а тем, кто отметки «подучилкам» за их уроки ставил.

И вот была такая «подучилка с педучилки», как мы ее прозвали – Белла Васильевна. Волосы она еще на голове французской булочкой укладывала. Так вот она всегда в таком галопном темпе знаниями нас начиняла, что, честно говоря, у меня голова в карусель мысли закруживалась.

И вот как-то влетает она в класс и – с порога:

«Ребята, сейчас у нас будет урок русского языка!» Мы – пообжимались, мол, какая нам разница, хоть французского.

«Мы с вами разберем повествовательные, вопросительные и восклицательные предложения».

Не успела она передохнуть от столь длинной фразы, как я уже руку поднял.

«Что ты хочешь сказать?» – на том же «аллюре» спросила она.

«Барышня! – обратился я к ней. – А что такое восклицательный знак?»

Класс сперва оцепенел, потом, чуть подхихикнув «галеркой», вдруг расхохотался во весь голос.

Запрыскали, слышал я, и другие «подучилки», что сидели на последних партах, а наш основной учитель Зиновий Андреич сказал:

«После урока зайдешь в учительскую».

«Вот, – думаю, – влип! Другие будут на перемене футбол гонять, а я очередную нотацию слушать». Поэтому спрашиваю:

«Может, мне сейчас извиниться?»

«Перед кем?» – иезуитски спросил Зиновий Андреич.

«Ну вот, перед ней!» – кивнул я в сторону Беллы Васильевны.

«А кто она?» – уставился он на меня, и я понял – теперь уже непременно поволокет к директору, раз глаза оярчил.

«Барышня!» – рубанул я.

У директора, прикашивая глазом во двор, где – без меня – не клеилась игра у нашего класса, я объяснил все просто, что «подучилка» с нами не познакомилась. Как же ее еще звать, если не барышней, тетенькой, что ли, или, гражданочкой?

«Была бы моя воля! – воскликнул Зиновий Андреич. – Я бы тебя научил уму-разуму!»

«Ну чего же, – на это ответил я, – Только спасибо скажу, если у вас что-нибудь получится».

Директор усмехнулся в сторону, чтобы не видел мой учитель, и сказал:

«Ну иди, а то твой класс уже два гола пропустил».

И вот сейчас влилась в меня такая же шалость. И пришла она, может быть, потому, что я почти наверняка знал, что меня зарубят.

Комиссии конечно же известно, что только я один не дал денег на банкет. Но я решил держать понт, как говорили до войны на ней улице пацаны, которые знали в этом понятии толк.

И тогда майор-председатель спросил:

«Значит, все знаешь?»

Я ответил со средней степенью дерзости:

«Все даже вы не знаете!»

И тут выхватился из-за своего укрытия капитан. Я даже думал, что он впляс решил пуститься, такую принял спервоначала позу.

Фавориты захихикали. Особенно Хомуляк. Был у нас такой «курсач», имеющий не открытый, как у многих, а какой-то «засадочный» смех.

А потом состоялся поединок. Я – противостоял троим. И не просто таким же зеленым, как сам, или даже более зрелым, но не матерым, как преподаватели и инструктора нашего автомотоклуба, а самим членам комиссии области.

И на все вопросы я отвечал четко, без запинки. Нет, я не хочу сказать, что в совершенстве знал автомобиль и – в придачу к нему – правила уличного движения. Но мне, видимо, было легче, чем другим, потому что я, уже сравнительно долгое время, слесарил и все детали, о которых тут шла речь, по нескольку раз не просто перебывали у меня в руках, я их заменял, ремонтировал, подгонял.

И вот когда эта настоящая осада закончилась и все трое вытерли со лбов испарину – майор-председатель вдруг сказал:

«Давай договоримся, если правильно ответишь на мой последний вопрос, сразу права выпишу!»

«Я, извините, все же хотел бы, – возразил я, – получить, как и все, стажорку».

«Но ты же все знаешь!» – это уже выщерепился тот самый капитан, который «разошелся» к моему «избиению» и теперь, как я понял, не знает удержу.

«Нет! – возразил майор-председатель. – Только права!»

«Ну давайте свой вопрос», – уныло проговорил я, надеясь, что на этот раз они меня прижмут к стенке. Да и то вдохновение, с которым я только что отвечал, прямо скажем, иссякло.

«Ну так вот, – продолжил майор. – Едешь ты, скажемте… – он, видимо, поискал подходящее слово и остановился на том, за которое мне чуть не попало в школе, – с барышней. И тебе надо срочно отлучиться из кабины. Например, посмотреть: змейкой след после тебя или ужом».

Он оглядел окружающих, видимо, смотря, какое же впечатление производит его такая образная речь, и продолжил:

«Так вот что ты должен сделать, чтобы знать, что твоя, – он опять споткнулся на слове, – «барышня» сидит и не рыпается?»

На этот раз стали подхихикивать и «срезавшиеся» на простачке. Даже можно было подумать, что они запросто ответят на этот для меня-то, честно говоря, несложный вопрос, потому что он был на сообразительность.

«Не подсказывать!» – возвысил голос майор, думая, что кто-то из «срезавшихся» мог мне помочь.

«А нам тоже выпишите?» – осмелел белобрысый «курсач», который не знал, для чего у машины кардан.

И майора это, видимо, задело:

«Скажи!» – внезапно согласился он.

Белобрысый замялся.

«Мне можно?» – спросил я и, откровенно признаюсь, с нарочитой медлительностью, чуть ли не с зевком, сказал майору, что все это проще простого. Я заставлю «барышню» подержать ногу на педали тормоза. А зайдя за машину по своим делам, буду видеть, как добросовестно она это делает, потому что при нажатии должен гореть стоп-сигнал, или «стопарь», как говорят шофера для краткости.