«Делил я ложе с дамою прелестной…» Делил я ложе с дамою прелестной: Лобзала и вертелась, как юла, И шею мне руками обвила, Как оплетает плющ утес отвесный. От наслаждений в нашей схватке тесной Мне показалось, что она спала, Похолодела, и тогда со зла Я речью укорил ее нелестной: «Мадам, вы спите? Иль неведом вам Жар чувственный, что так присущ страстям?» И та, метнувши взгляд почти порочный, Сказала: «Нет, готова клясться в том, Что не спала, но от таких истом Жива ль, мертва ли, я не знаю точно». Одной даме, игравшей на лютне сидя на коленях дружка Одна красотка, сев мне на колени, Вкусить давала сладостных наук, От лютни не отнявши цепких рук; Я юбку ей задрал без промедлений. Любовь зажглась от пыла и томлений, Огнем проникла в наши души вдруг; Я разомлел от этих страстных мук, Сдалась моя Цирцея томной лени. «Что, – говорю, – бездействуют персты? Играть на лютне утомилась ты, Где прежние аккорды с их синкопой?» Она в ответ: «Желанный, слов не трать, Игру не могут пальцы продолжать В то время как ее веду я попой». «В тот месяц, для любви столь подходящий…» В тот месяц, для любви столь подходящий, Мы с дамою моей укрылись в лес, Чтоб там под сенью благостных древес Вкусить плоды любви, сердца томящей. От нег она сомлела в этой чаще, И тут во мне учтивый пыл воскрес, К лицу я с поцелуями полез И так почтил стихами очи спящей: – О пламенники, факелы Любви, Коль вы чрез веки белые свои Способны молнии метать потоком, Почто теперь страдать ваш должен свет? Я с солнцем вас сравню, с небесным оком, Для коего преград и в тучах нет. Ревность Художники словес, кем вымыслы воспеты, И вы, изографы, безмолвные поэты, Рисующие нам огни, оковы, чад, Гнев, ярость, бешенство, дырявые сосуды, Изобразите ли весь ужас той паскуды, Что, Ревностью зовясь, в себе скрывает ад? Тот коршун, что клюет титана Япетида, И бочка Данаид, и плетка Эвмениды, И колесо в гвоздях, где Иксион распят, Все муки Флегия, Сизифа и Тантала, — В сравненье с ревностью сие ничтожно мало; Тому, кто сдался ей, она готовит ад. Обняв свою жену, ревнивец мнит меж делом, Что в мыслях та с другим, а с ним лишь только телом; Пока та молится, верша святой обряд, Он дома мучится, и сей Вулкан злосчастный Рога на лбу своем считает ежечасно, От страшной Ревности себя низводит в ад. Завидная краса, наряда прециозность, Журчащий голосок, походки грациозность, Улыбка томная и откровенный взгляд, Веселый бойкий нрав, слезинка ль на ресницах, На лютне ли игра, мгновенный блеск в зеницах, — Для Ревности сие мучительнейший ад. Печальны и бледны, задумчивы и хмуры, Капризны и скучны, тоскливы и понуры, Сердиты и дики, на всё грозой глядят, Их разум угнетен каким-то сном обманным, И печень жрет им гриф с усердьем непрестанным, Ведь у ревнивцев жизнь, не жизнь, а сущий ад. Пусть, охладевшие, бегут они к Медеям, Чтоб высохшую плоть помолодили те им; Пусть угорят они в притонах, где разврат, Иль выпадет хотя б кинжал им в гороскопах, Всё лучше, чем в рядах ревнивцев роголобых Спускаться в Ревности сей беспросветный ад. Замшелые мешки, сморчки и остолопы, Плешивые башки, отвиснувшие жопы, Сопливые носы, скажите, знать бы рад: Почто вы ветреных юниц берете в жены? Вы – лед, они – огонь. Вам муки предрешённы, Ступайте ж, старики, ступайте в этот ад. Венсан Вуатюр
(1597–1648) «Любя Уранию, я жизнь окончу рано…» Любя Уранию, я жизнь окончу рано! Не исцелят меня разлука и года, Я вижу, помощи не будет никогда, Не возвратить былой свободы, столь желанной. Как долго я сносил суровость невозбранно! Но, грезя о красе, которой та горда, Благословляю боль, и смерть мне не беда, Не смею я роптать на своего тирана. Порою в разуме я друга нахожу, Он помощь мне сулит и нудит к мятежу, Но вмиг нужда велит служить ей ежечасно. И после тщетных всех усилий и хлопот Мне говорит она: Урания прекрасна, И вяжет чувства вновь подобием тенет. «Когда из врат зари любовница Кефала…» Когда из врат зари любовница Кефала Гирлянды алых роз рассыпала кругом И стрел своих снопы в усердии благом, Лазурных, золотых, по небу разметала, Та Нимфа, что моей гонительницей стала, Явилась, просияв божественным лучом, Как будто лишь она в пространстве голубом Восточный брег своим пыланьем наполняла. И Феб торопится, чтоб славу у Небес Не отняли лучи пленительных очес, Озолотить Олимп и дольние просторы. Земля, вода, эфир – в сверканиях огня, Но пред Филлидою, соперницей Авроры, Склонится всё, признав ее Светилом дня. |
