Кардиналу Ришелье По настроенью правите страной, То штиль ей шлете, то ненастье злое И между тем смеетесь надо мной, Что предпочел двору свое село я. Клеомедон, благодаря судьбе Доволен я пустыней сей угрюмой, Где, как анахорет, сам по себе, Живу вдали я от мирского шума. Здесь буду рад состариться без дел, Жить только для себя вот мой удел; Ни чаянья, ни страх мной не владеют. Коль Небеса, склонясь к моим мольбам, И вас, и Францию вдруг пожалеют, Тогда со мной сравниться счастьем вам. Этьен Дюран (1586?–1618) «Я в пламени дрожу, горю3 в плену ледовом…» Я в пламени дрожу, горю [3] в плену ледовом, Целительному сну очей не предаю, Живу в отчаянье, могилу жду свою, Смерть на челе ношу под бледности покровом; Не слезы лью из глаз – кровавую струю, Мешаю с плачем смех, страх с мужеством суровым, Приюта не найду на ложе я пуховом И к солнце поутру презрение таю; Единовременно средь сотен дум блуждаю, Рождение услад абортом упреждаю, Веду с измученной душою разговор, В то время как о вас всё думаю, какою Неволей мне грозит ваш несравненный взор, То изойдусь огнем, то слезною рекою. Диалог – О, бесполезные, куда же вы, мечтанья? Утраченного мне уже не возвратить. – Хотим вернуть тебе былые ликованья, Чтоб сердцу твоему хоть чем-то угодить. – Коль нет отрад, грустны о них воспоминанья, Не знаете, ужель? Безумна ваша прыть. – Да, знаем, но смогли надежду сохранить, Что, может быть, пройдут сердечные страданья. – Надеяться ль, что в ту, которую люблю, Я вместо хладности раскаянье вселю? Кто любит преданно, на чудеса способен. – И что же, любишь ты? Надежду возлелей, У женщины отказ оракулу подобен: Свершится всё не так, как на словах у ней. «Я множество ночей провел в слезах и даже…» Я множество ночей провел в слезах и даже Считал, что слаще их не обрету вовек, Во всеоружии стоял Амур на страже, Чтоб ненароком сон моих не тронул век. Но чтоб тебя узреть, о мой кумир суровый, Бросал свой пост божок, на время отлучась, И оставлял при мне он Сон за часового, Что мне красу твою являл на краткий час. Я звал его: «О сон, в тебе души не чаю, Куда же ты спешишь? Со мной помедли, друг». Затем смыкал глаза, продлить его желая, Но не было его, он был к моленьям глух. Так мало благ своих дарил мне сон желанный, Так исчезали все отрады без следа. Вы, наслаждения, увы, всегда обманны, Мучения мои, вы истинны всегда! Жан Оврэ (1590–1630) Против страшно худой дамы Нет, в остов костяной вовеки не влюблюсь, И не просите вы, не клюну на приманку, Скорее к Атропос губами прилеплюсь Иль голым в гроб сойду на вечную лежанку. Той ночью душною, когда возился с ней, Я спальню кладбищем воображал с ознобом, Ее худую плоть мнил грудою костей, Сорочку саваном, а ложе общим гробом. Всяк надругательством над мертвыми сочтет Касанье ссохшихся конечностей той твари; Чрез тусклое стекло, будь местом их киот, Те мощи б лобызать, уставясь в реликварий! «Красотка, – молвил я, потрогав ей соски, — Чтоб не пораниться, прижавшись к вам в утехе, Грудь ватой вам обить мне было бы с руки Иль на себя надеть добротные доспехи. Держа ваш окорок, что словно бритва остр, В смешении двух тел, костей и сухожилий Я понял: ваша мать читала «Pater noster» На четках позвонков, когда дитятей были». К ответу я призвал невинную кровать, А не от ревности ль скрипит она безбожно? Нет, это лязг костей; вот так же распознать Лепрозного легко по колокольцам можно. Сказал мне мукомол, отменный удалец (Порой на кляче той наездничал он браво), Что задницу себе содрал на ней вконец И что осел его резвей, чем та шалава. Как подстреливший дичь лихой аркебузир, Я пощипал ее и молвил ей: «Милаша, Хирурга лучше б вам, что словно ювелир Вновь кости соберет сей анатомьи вашей! Ведь распадетесь вы, притиснутая мной, Не слишком хрупко ли для ласк любовных тело? Его бы сохранить до Пятницы Страстной, Чтоб словно колокол на паперти звенело. Благочестивые монахи изрекут, Что только тот грешит, кто во плоти и в теле, А коли плоти нет, вы не впадете в блуд, Не потаскуха вы, не б… на самом деле. Одной уродине, влюбленной в автора Совиные глаза, а волосы змеины, И ухмыляется с повадкой сельских баб, Нос полумесяцем, и сопли кап да кап, Звучит пилою смех, подобье чертовщины. Рот треугольником, а зубы как у псины, И проступает гниль сквозь мерзостный осклаб; Губа шанкрёзная, лобзанье как у жаб, Лоб штукатуренный, соски дряблее тины, — В самой Фессалии нова такая жуть! Ты хочешь, чтобы я, припав к тебе на грудь, Забыл свою любовь, любезную метрессу? Ну нет, изволь служить борделю своему; А то, не ровен час, мне принесешь чуму, В твои объятия идти мне точно к бесу. вернутьсяПо злой иронии судьбы, автор этих строк был сожжен на Гревской площади в Париже за сочинение памфлета против короля. |
