Фламинио де Бираг (ок. 1550 —?) «Ты заново родись, чудовище Горгона…» Ты заново родись, чудовище Горгона, Пусть обратит в скалу твой взор, что лют и дик, Плоть, уязвленную от всех любовных пик; Снаружи я живой, внутри – мертвец зловонный. Узилище свое покинет дух стесненный, Судьба освободит его от всех вериг, И из Чистилища, где светит Солнца лик, Войдет он в темный грот, где позабудет стоны. Но ни стенаниям, ни верности моей Не вызвать жалости у гордой дамы сей, Что управляет мной своей красы посредством. По мере той любви растет и боль моя, С тех пор как свет дневной утратил в горе я, Ей сердце, плоть сиречь, оставил я наследством. «О вы, кому приют Эреб…» О вы, кому приют Эреб, Покиньте свой ужасный склеп, Явитесь из пещер Аверна Взглянуть, как мой удел свиреп И как тоска моя безмерна. Владыки ада, зрите то; Мегера, Цербер, Алекто, Все Тени с грозной Тизифоной, Лахезис, Атропос, Клото, Услышьте стон тоски бездонной. Все пытки, что в аду страшны, Моим мученьям не равны, И нет подобья этой казни. Среди подлунной стороны Нет смертного меня несчастней. Увы, краса младая та, Жестоким чудищам чета, Меня силком кудрей схлестнула, Ей, видно, милость не свята — Любовь и верность обманула. Позвольте, духи, вас просить Ко мне участье проявить И повелеть суровой Парке Пресечь юдоль, сей жизни нить, Чтоб я поплыл в загробной барке. Когда печаль моя минёт И Парка тень мою сведет, Чтоб в адском утопить болоте, Сей стих, который смерть поет, В храм Памяти вы принесете: ТОТ, КТО ЛЕЖИТ ПОД СЕЙ ПЛИТОЙ, ОТ БОЛИ, МУКИ САМ НЕ СВОЙ, ЗАКОНЧИЛ ДНЕЙ СВОИХ МЫТАРСТВО; ВИНОЙ КОНЧИНЫ ГОРЬКОЙ ТОЙ НЕВЕРНОЙ ЖЕНЩИНЫ КОВАРСТВО. Жан де ла Сеппед (1550–1623) «О царственность страстей! О терны диадимы…» О царственность страстей! О терны диадимы! О тяжкий скипетр мук! Бесчестия наряд! Любовь души моей! Ум неисповедимый! Христос, податель мой божественных отрад! О вождь святой, бичи венец тебе дарят, Где ни дотронутся, ты терпишь их, язвимый; И под ударами сей пурпур досточтимый Секущим лезвиём лиет обильно кат. Что́, десять тысяч мук единой смерти ради? Эй, посмотри: в крови, что пролил Он во граде, Терн растворился весь, и ужас стал велик! Кровь чистая, нектар, днесь осквернилась мразью Глумительных плевков, и под кровавой грязью Как у лепрозного стал прежде светлый лик. Симон-Гильом де ла Рок (1551–1611) «Долина мрака, хмурые отроги…» Долина мрака, хмурые отроги, Которых сторонится ясный Феб, И демоны, чей дом – стигийский склеп, И ночь, покой несущая в чертоги; Утесы, гроты, жуткие берлоги, Львов и медведей яростных вертеп, Сычи и враны, вестники Судеб, — Живет лишь ими днесь мой дух убогий. Пустыня мира, скорбный суходол, Мой разум кару за грехи обрел — В Аду привычном мучиться безбожно. Молю тебя: судьбу умилосердь, Склони небесный свод, и, коль возможно, Подвигни Ад, и Атропос, и Смерть. «Я – птица скорбная средь ночи одинокой…» Я – птица скорбная средь ночи одинокой, Что света дня бежит, как и себя самой, Безжалостный Амур мне образ дал такой, Чтоб я провозглашал несправедливость рока. Сим скалам сетую, как боль моя жестока — Те скалы дикие приют всегдашний мой; Когда закончу стон, раздастся Эха вой, Но только встанет день, смолкаем мы до срока. С тех пор как солнце мне не шлет своих лучей, Не сходит темная плена с моих очей, Лишив былых надежд, служивших мне опорой. Я прежде был Орлом, наперсником светил, Но форму ту, увы, судьба разбила скоро; Живу отныне тьмой, как прежде светом жил. «Вот дама светская, чей нрав был горделивый…» Вот дама светская, чей нрав был горделивый, Сменила пыл любви на здравие души, Свой золотой дворец – на хижину в глуши, На покаянье – грех, на боль – покой счастливый; На требник – зеркало, на плач – слова игривы, Сияние очей – на слезный ток в тиши, Наряды пышные – на шепот «не греши» С терзаньем за тщету и блудные порывы. И жизнь, и красоту спешит она проклясть, Ей суетность страшна, противна неги сласть, Златые локоны и жгучих взоров сила. Зерцало святости! пример благих чудес Показывает нам: дабы достичь Небес, От мира мы должны отречься до могилы. Абрагам де Вермей (ок. 1555–1620) «Пою и плачу, строю – тут же рушу…» Пою и плачу, строю – тут же рушу, Дерзаю и боюсь, стою и мчусь, Толкаю, падаю, блещу, чернюсь, «Да» говорю и слово вмиг нарушу; Я бодрствую и сплю, храбрюсь и трушу, Горю, льдянею, от любви томлюсь И ненавижу, гибну – выжить тщусь, Отчаюсь и надеждой грею душу. Кладу под пресс всё это, и – вино, То белое, то черное оно, И им пьяна душа в судьбе немилой; Туда-сюда шатается в беде, Как в бурю лодка, мечется везде, Вдовица кормчего, весла, кормила. |
