Под утро пес задремал. Его разбудил шум в зимовье, когда растапливали печь. Из большой кастрюли Боцман получил свою порцию каши с рыбой. Встал, потянулся, прогнул спину, по очереди вытянул задние лапы, завилял хвостом, быстро все съел, старательно облизал миску и уже не ложился на снег, а застыл у дверей в ожидании.

Он ждал этого очень долго и сейчас никак не мог прозевать, когда хозяин появится на пороге с ружьем. Айка наелась и суетилась вокруг избушки, пыталась заигрывать с Боцманом, но он зарычал, не сердито, но с явным пренебрежением, и она обиженно отошла в сторону.

Дверь скрипнула. Боцман присел, невысоко подпрыгнул, бросился вперед и заметался, растерянно оглядываясь, не зная, куда бежать. Потом сообразил и направился к реке. Айка побежала следом.

На снегу было много отпечатков. Боцман ходил от одной цепочки следов к другой, опускал нос в каждую ямку на снегу и вдыхал, жадно тянул в себя воздух. Следы ни о чем не говорили. Так продолжалось в течение часа. Несколько раз он поднимал голову и смотрел на хозяина. Если их взгляды встречались, пес опускал глаза и продолжал с усердием нюхать следы. Во всем его поведении чувствовались растерянность и виноватость. Одни следы были совсем без запаха, другие вроде бы пахли, но не было самого главного запаха, от которого кровь закипала, от которого хотелось преследовать и загонять.

В очередной раз уткнувшись носом в пустой след, Боцман беспомощно сел и осмотрелся вокруг.

Снег, синеватый на полянах и с изумрудным оттенком в густых ельниках, приглушал крики соек. Впереди простиралась большая марь, горельник, пустошь, лес начинался у другой реки… Жизнь Боцмана без охоты была похожа на это пустынное место, и пес понял, что там, возле реки, он должен найти тот след, что вернет его в молодость, и тогда он сможет доказать и себе, и новому хозяину, что в этой жизни он чего-то стоит.

…Оленья тропа на мари с сильным запахом потревоженного мха уже не смогла отвлечь внимание Боцмана от собольего следа. Он лишь на мгновение замер, почувствовав, как кровь шибче побежала по жилам… Пес знал, что будет дальше, чутье его не обмануло… и соболь, загнанный на вершину лиственницы, был победой над его прошлым – над годами, бесцельно проведенными в тихой городской квартире.

…А потом потекли замечательные дни охоты. Прекрасная, совсем не забытая тайга помогла ему помолодеть и напомнила о человеке, который назвал его Боцманом.

Кто в детские годы не играл в войну?.. Мы не просто играли – она еще была рядом, продолжала дышать в окопах и блиндажах. Мы находили черные солдатские жетоны, называемые медальонами смерти. Мы знали: если есть медальон – значит, нет солдата. Летними вечерами слушали военные рассказы. Правда, нечасто это бывало: не любили наши отцы вспоминать войну…

Они были очень скромными в послевоенной жизни. Дядя Леня воевал танкистом, дядя Ваня всю войну летал на По-2, доставляя почту на фронт. Дядя Витя сильно хромал: он командовал в полку разведкой и подорвался на мине. Они редко говорили о своем фронтовом прошлом.

Но 9-го Мая все надевали ордена и медали, а нас переполняла гордость за наших отцов, и мы становились летчиками, танкистами, разведчиками…

Мы играли в войну, и оружие у нас в основном было настоящее: у меня парабеллум (даже не ржавый, но без патронов), у Сережки ППШ – хороший автомат. Правда, было это вооружение у нас недолго: родители сдали в милицию. Патроны, снаряды, штык-ножи и пулеметные ленты многие мальчишки прятали в укромных местах. Все это было очень серьезно, порой на грани жизни и смерти. Снаряды с боеголовками мы не трогали, знали, что может рвануть, от гранат с проржавевшей чекой убегали, не прикасаясь, но все же мы были мальчишками…

Весной начинали распахивать поля за старым парком, где до войны были склады оружия. В первые часы войны немцы разбомбили аэродром, где базировались наши истребители, разбомбили и склады. Все разлетелось по полям. Потом еще были бои в сорок четвертом, когда освобождали город. Так вот, когда начинали пахать, мы шли буквально за плугом трактора и находили много чего интересного, но больше всего патронов. Большей частью они были от винтовок и пулеметов. Мы разряжали патроны, доставали порох, делали взрыв-пакеты, отдавали соседу-охотнику, но иногда бросали в костер.

Недалеко от наших домов построили новую городскую баню. Старая стояла заброшенная, двери и окна растащили, крышу разобрали, остались одни стены. В этих развалинах мы любили играть в войну. Каждую осень жгли костры и пекли картошку. И вот в тот год совсем недалеко от старой бани начали строить новое здание. Почему-то строители стали использовать развалины вместо туалета. Это, конечно, нас сильно огорчало, и мы пытались изменить ситуацию. Что только не делали: писали разные хорошие слова на стенах, потом и нехорошие, просто ругались. Однако ничего не помогало. Рабочие продолжали использовать руины старой бани в качестве уборной.

Но, видно, в жизни всегда добро учит зло…

В тот августовский день мы играли в войну на развалинах, набегались, проголодались, решили испечь в костре картошку – было одно помещение, еще не загаженное строителями.

Картошка в августе хорошая. Развели костер, сидели, разговаривали, кто-то вспомнил, что закопал неподалеку десятка два патронов. Посмотрели: все на месте, хорошо сохранились. Решили еще один костер развести и патроны в огонь бросить… Уже не раз такое делали – знали, как здорово стреляют…

Понятное дело, не в том помещении, где картошку пекли. В другом, где и был строительский туалет. Разожгли огонь – хороший, большой по площади, но невысокий. Опытные уже были: высокий костер сразу после первого выстрела разлетался.

Пламя разгорелось, набросали патронов, спрятались за стеной, ждем. Вдруг слышим голоса. Заходят двое рабочих, чистенькие такие, видно, что уже переоделись. Весело так разговаривают – наверное, отметили слегка окончание рабочего дня. Посмотрели безразлично на костер, потом нас увидели. Тот, который повыше, пальцем погрозил. Как по команде повернулись к нам спиной и… давай справлять малую нужду. Костер горел жаркий, дрова потрескивали.

– Дяденьки, убегайте, – самый маленький из нашей компании сказал это тихо, но убедительно.

Тот строитель, что был пониже, не прекращая своего дела, повернулся в нашу сторону:

– Опять вы здесь! Кыш отсюда, не мешайте…

Второй, повыше, не оборачиваясь, с высокомерным видом рявкнул:

– Ну-ка, брысь… Не дадут спокойно отлить.

– Дяденьки, уходите! – мы уже кричали все хором, а Сережка вдруг начал смеяться: согнулся пополам и прямо закатился. Он так громко хохотал, что мы даже перестали кричать. Но на мгновение: костер пылал уже вовсю.

– Уходите, убегайте!!!

Высокий повернулся, застегивая пуговицы на ширинке. Тот, который пониже, замер на мгновение…

Мы опять заорали что есть мочи, но они были невозмутимы. Невысокий начал поворачиваться, тут грохнул первый патрон. Пуля взвизгнула, ударила по плитке…

Второй упал там, где стоял. Пуля его не задела, он упал от испуга и прямо на то место, где растекалась его же лужа. Он лежал, втянув голову в плечи, на мокрой плитке в коричневых разводах, среди скомканных газеток.

Тот, что пониже, метнулся щучкой в тот самый угол, где для них было удобно «приседать». Мы так ныряли на озере… Метнулся, приземлился и заорал. Но тут начало грохотать, костер разлетался, патроны стреляли.

Мы присели, захлебываясь от смеха, наши животы рвались на части.

Стрельба закончилась, тишина… Двое лежали неподвижно, но крови не видно.

– Подъем! – закричал наш малой. – Дяденьки, все, отстрелялись!..

Строители начали медленно подниматься, на них просто смотреть без смеха было нельзя. Потом задвигались быстрее…

– Бежим! – закричал Игорь, и мы помчались, а строители за нами. Мы выскочили на улицу, но тот, который метнулся в угол, на улицу не выбежал: нельзя ему было в таком виде по улице…