— Как же ты мне не нравишься, Доманская, — это был Шестов, — Смотришь на всех свысока, на уроках выпендриваешься своими знаниями, с Алёхиной у тебя какие-то непонятные мутки. А ты знаешь, какие про неё слухи ходят? Что она со взрослой тёлкой трахалась в прошлом году. Знаешь об этом, Доманская?

— А что ты, как баба базарная, всякие сплетни подбираешь? — презрительно сказала я, крепче перехватив ремень сумки, — Мне нет дела до личной жизни других людей. И то, что ты обо мне насочинял, мне тоже не интересно. Дай пройти!

— Правильная такая, да? Чё-то понтов у тебя дофига, да ещё и не по делу. Ты вообще в нашем классе никто — Шестов схватил меня за руку, больно сдавив запястье. Я предприняла попытку вырваться, но он держал крепко, — Покажешь грудь, тогда отпущу, — меня заколотило от ужаса и отвращения. Школьный двор был пуст, и помощи ждать было неоткуда.

— Э, Вадя, мы так-то в людном месте, — забеспокоился Антон, шестёрка в Громовской компании, насколько я успела понять из их разговоров.

— Ссышь, как всегда, Тоха, нет же никого, — он продолжал сжимать моё запястье, — Ну да ладно, отойдём.

— Иди ты к чёрту! — завопила я, когда он с силой потянул меня в сторону старых трибун, где вечерами пили пиво, а днём школьники бегали покурить. Я ударила его сумкой, но её у меня тут же отобрал Антон.

— Не дёргайся, шалава! — зашипел он.

— Дурно себя ведёте, господа, — раздался спокойный голос. Шестов от неожиданности отпустил мою руку. Я обернулась, увидев Николая Владимировича. Он стоял у стенда с объявлениями и презрительно, как мне показалось, смотрел на пацанов. Машинально я отметила, что его стильный бежевый плащ также застёгнут на все пуговицы.

— Если вы сейчас извинитесь перед девушкой и пообещаете мне, что даже смотреть отныне в её сторону не будете, так и быть, я не буду сообщать в учебную часть о вашем поведении, — холодно сказал он, исподлобья смотря на Шестова и ко. Я растирала запястье, стараясь не смотреть на Николая Владимировича. Моя сумка по-прежнему была у Антона, — Ну, я жду.

— Извини, Доманская, — сквозь зубы сказал Шестов, бросив перед этим испепеляющий взгляд на учителя. За ним извинились и остальные.

— А теперь по имени, — голос учителя резал, как бритва.

— Извини, Лали, — Шестов почти выплюнул эти слова. Его дружкам моё имя далось куда легче.

— Поверьте, я узнаю, если эта безобразная сцена ещё раз повторится. Свободны.

— Сумку отдай, — хрипло сказала я. Тоха молча вернул мне её и предпочёл ретироваться, не дожидаясь Шестова.

— До свидания, молодые люди, — голос учителя не повысился ни на октаву, — С вами всё нормально? — обратился он ко мне. Наши взгляды на секунду пересеклись, и меня словно обожгло. Это было уже слишком.

— Да. Спасибо. Извините за увиденное, — тихо сказала я, на автомате идя рядом с ним. Перевела взгляд на руку, с ужасом отметив, что на белоснежной коже наливался фиолетовым огромный синяк. От внимания учителя это тоже не ускользнуло.

— Бодяга — хорошее народное средство от гематом. Это не ругательство, — уточнил он.

— Я знаю, — неловко улыбнулась я. Его лицо осталось невозмутимым.

— Вы забыли в учебнике фотографии, — он остановился и достал из своей сумки бумажный конверт. Мои щёки залила краска.

— Я не специально. Извините, — конверт перекочевал в мою сумку.

- Вы постоянно извиняетесь, Лали. Дурное качество, не находите? — он посмотрел на часы, — Всего доброго, не попадайте больше в неприятности.

— Постараюсь, — буркнула я, пиная ногами листья. Его уходящая спина, казалось, служила мне немым укором. Я чувствовала себя виноватой перед ним. Хотя, в чём была моя вина? В том, что Шестов что-то там себе напридумывал? Нет, всё же в том, что я постоянно извиняюсь, как слабачка. Хорошо, что впереди два выходных, за которые я смогу абстрагироваться от этой ситуации. И смогу вновь смотреть ему в глаза, не вспоминая Шестова, выкручивающего моё запястье, его слова о Тамаре, унизительное “покажешь грудь”. Мерзкое чувство вины, сопряжённое с уязвлённостью, я не могла избавиться от него всю короткую дорогу до дома.

И только придя домой я вспомнила, что он ничего не сказал о фотографиях. И это меня уязвило больше всего.

— Можно тебя на минутку? — Гром нагнал меня, когда я подходила к школе. Я невольно отметила, как грациозно он двигается. Как опасное хищное животное, пума или рысь. Было в нём что-то опасное, звериное.

За выходные, проведённые с Тамарой, пятничный инцидент, казалось бы, рассосался. Как и синяк на запястье. Я не сказала ей о фотографиях, просто забрала копии. О произошедшем тоже умолчала, не желая лишний раз расцарапывать себе душу воспоминаниями о Николае Владимировиче. Мы ловили последнее летнее тепло, бродя по набережной, ели мороженое в уютной уличной кафешке, прокатились на последнем трамвае, едущем в депо. Потом пешком шли до её дома, шарахаясь каждой мелькнувшей тени, рассказывая страшные истории, замирая от страха и тут же громко смеясь. У неё дома мы смотрели старые голливудские фильмы, поклонницами которых мы обе оказались, объедались чипсами, устраивали бешеные танцы под Blur и Arctic Monkeys — Тамара от них фанатела, громко и фальшиво подпевая. И вот в понедельник Гром напомнил мне о своих долбанутых дружках.

— Я их внатуре урою, — сказал он с тихой яростью, — Им это с рук не сойдёт.

Сейчас Гром казался мне легковоспламеняемым предметом. Одно моё неосторожное слово могло стать искрой, из которой разгорится неукротимое пламя его ярости. Я представила, что его исключают из школы по вине моих обидчиков и поморщилась — этого нельзя было допустить.

— Не надо, — осторожно сказала я, глядя ему прямо в глаза, наблюдая, как расширяется и сужается чёрная точка зрачка. Его серые глаза напоминали бушующее море в грозу, — Как было у Маяковского — инцидент исперчен.

Гром вздохнул. Море в его глазах немного посветлело.

— Меньше эмоций — больше слов, Гром. Даже с такими, как они, можно договориться.

— И что, удалось тебе с ними договориться? — он снова начал закипать.

Я сникла. Крыть было нечем.

— А откуда ты узнал? — спросила я, вспомнив, что школьный двор в тот день был пуст.

— Маринка Белова видела вас из окна, она в кабинете физики дежурила. А мы с ней живём в соседних квартирах, — немного замявшись, пояснил Гром.

— Оставь их. Правда, Кирилл, не надо. Всё забылось.

Гром уставился на меня тяжёлым, как якорь, взглядом. Я мужественно терпела эту игру в гляделки, сконцентрировавшись на его меняющихся зрачках.

— Ладно, пускай живут, — нехотя сказал он наконец, — Руки ещё марать о такую грязь, — он сплюнул и достал сигареты, — Ты не куришь?

Я покачала головой. Попросив разрешения, он закурил. До школы мы шли в полном молчании, разделившись у входа. Он остался докуривать, а я вошла в здание, на ходу расстёгивая куртку. До урока оставалось меньше пяти минут, а, как все уже заметили, Николай Владимирович никогда не опаздывал. Конверт с фотографиями по-прежнему лежал в сумке, погребённый под учебниками и тетрадями. Мне почему-то было страшно открывать его и вновь смотреть на злополучные снимки. Я проскользнула в класс и быстро села на своё место. Тамара зевала, заткнув уши плеером.

— Ты чего такая сонная? — спросила я, когда она отложила наушники.

— Папа мне фотошоп установил, и я до четырёх утра изучала его функции. Отличная программа, — она широко зевнула и потерла заслезившиеся глаза, — Так что к зарубежке я не подготовилась. хоть бы Колян Владимирович не спросил, хоть бы пронесло, — она скрестила пальцы.

Этот урок Николай Владимирович решил начать с выборочного опроса. Он задавал какой-нибудь простенький вопрос по прошлым темам и что-то отмечал в своём блокноте. Меня, как и Тамару, миновала чаша вопросов, и вот все уже слушали новую тему. Сегодня он вёл себя не так сдержанно, как обычно, много шутил и отступал от темы урока, чтобы рассказать нам о рейвах 90-х или о композиторе Вайндберге. Все названные им имена я записывала, чтобы потом ознакомиться. Не потому, что хотела произвести на него впечатление, скорее я хотела понять, что близко его душе и почему. Банальная влюбленность в учителя, скажете вы. Но я не чувствовала себя такой уж влюбленной, я тянулась к нему, как цветок к солнцу, он олицетворял для меня красоту и жизнь. Ту жизнь, к которой я хотела прикоснуться. Где говорят о моих любимых книгах, с лёгкостью цитируя целые куски, где нет плоских шуток и мерзкого слова "надо". Да, максимализм цвел во мне буйным цветом. Но вместе с тем я понимала, чего хочу и жду от жизни.