— Красиво, — признала я.

— Ещё бы, ведь она профессионал. А вот это Марго собственной персоной. Обожаю это фото, — Тамара вышла из галереи.

Я внимательно уставилась на изображённую девушку. Расслабленная поза, прозрачный голубой плащ, небрежно наброшенный на плечи. Блестящее платье ниже колен. Длинные тёмные волосы, рассыпанные по плечам. Узкое лицо с острыми скулами. Слегка безумное выражение светлых, прозрачных, как хрусталь, глаз. Сложные серьги, оттягивающие уши. Несмотря на то, что Марго не обладала выдающейся внешностью, выглядела она безукоризненно стильно и дорого. Юная, несмотря на возраст. Да, я понимала Николая Владимировича: в такую можно без памяти влюбиться.

— Так, посмотрим, что ещё есть в интернете о ней, — Тамара кликала мышкой, а у меня перед глазами стояло лицо этой незнакомки.

— Ого, кажись, она вообще не меняется с годами, — Тамара открыла ещё одно фото. На нём Марго запечатлена в розовой шубе, с нарочито небрежными стрелками и яркими алыми губами. Она стояла на фоне матовой зеркальной стены, и её отражения множились, создавая сюрреалистический узор, из которого она выступала, словно Афродита из пены морской. Следующее фото — полароидное — было снято на какой-то вечеринке: на ней — прозрачный бежевый топ, на топ надет чёрный лифчик, в руках — бокал шампанского. Очень простой макияж, очень сложные серьги — собранные в гроздья драгоценные камни… Её обнимал за плечи светловолосый парень в красном пиджаке, черты лица которого были смутно знакомы.

— Эпатажная мадам, — сказала я.

— А вот смотри, её портрет…так, какая-то мура про цветопередачу и стиль…бла-бла-бла, автор… ого, автор-то у нас молодой авангардный художник Николай Ионин, — она посмотрела на меня, — Он ещё и художник, обалдеть.

— Они ещё и были близко знакомы. Обалдеть, — уныло сказала я, но так, чтобы не расслышала Тамара. Она приблизила картинку, из-за чего качество слегка ухудшилось. Портрет был сработан небрежными мазками. Марго на нём изображена в чёрном готическом платье с букетом белых роз, перевязанных хлыстом. Лицо пряталось в переплетении ветвей, лишь пламенели на нём ярко-алые губы, являющиеся центром картины, притягивающие взгляд.

— Ладно, достаточно, — Тамара решительно закрыла вкладки и поднялась из-за стола, — Ясно уже, что она какая-то его давняя любовь. А то после его выхода в платье я засомневалась в том, что он предпочитает женщин.

— Она старше его на десять лет, — задумчиво проговорила я. Мы вышли из библиотеки, свернув к лестнице, — Это огромная разница, не находишь?

— Тебе-то что, — Тамара дёрнула плечиком, — Ох, представила реакцию наших баб, если бы мы рассказали им о вчерашнем и о Марго. Жаль только, что им ничего нельзя говорить.

Я промолчала. Кажется, пропасть между мной и учителем росла в геометрической прогрессии.

Я пришла домой и, не сняв пальто, зашла в папин кабинет и включила компьютер. Он редко разрешал пользоваться интернетом, но в последнее время я тайком лазила по разным сайтам. На экране замелькали вкладки, посвящённые Москалец. Я мучительно долго всматривалась в каждую фотографию, пытаясь понять, что есть такого в этой женщине, почему вчера от одного упоминания о ней боль рассекла лицо человека, которого я любила. Минуты утекали вместе с трафиком. Её глаза на всех фотографиях казались неживыми, несмотря на то, что немаленький рот был растянут в улыбке. В конце концов мне это надоело. Я закрывала вкладку за вкладкой, стирая из истории браузера любое упоминание о ней. И мне хотелось точно так же стереть из моей жизни всех встреченных этой осенью, отмотать время назад, в лето. Всё это начинало походить на одержимость. Что я могла вылепить из своей личности, если вся она — плоское отражение, очертание личности другой? Ведь всем известно, что любое отражение искажённо, любое отражение всегда хуже оригинала. А Марго, безусловно, была личностью. И Николай Владимирович тоже. Неважно, она его сделала тем, кто он есть, или он сам. Факт оставался фактом.

Забравшись с ногами на подоконник, я думала о том, что у меня нет ничего, что могло бы ему понравиться. Мой голос не может забраться на самую высокую ноту, а из всех языков планеты я знаю только русский. Я не побывала ни в одном городе, не сделала ни одной фотографии горных цепей и тёплого моря. Я не умею рассуждать об умных вещах, и мне неловко от чужого внимания. Ещё не личность, я не имею за спиной внушительного бэкграунда из тяжёлых жизненных ситуаций, на моих руках нет ни одного шрама, моему психологу не о чем будет со мной разговаривать. У меня нет ни одной заслуги, моё исчезновение ничего не изменит. Всё, что есть у меня — красота и умение понимать литературу. Но зачем ему то, чего имеется у него с избытком? Эти мрачные мысли в сочетании с серым пейзажем за окном заставляли меня думать, что сейчас в целом мире нет никого печальнее меня. Но, наверное, нормально, когда девушка-подросток грустит из-за первой неразделённой любви. Только это слегка утешало.

Тамара скинула фотографии на компьютер, и мы сидели в её комнате, грызли солёный арахис и перелистывали кадры. Вот я, опустив глаза, стою, обрамлённая уличным светом — Тамаре вновь удалось сфотографировать меня так, что была похожа на себя и не похожа. Вот гитарист какой-то из групп — я их уже не помнила — менял лопнувшую струну. Вот Виталий смотрит в зал, и взгляд его одновременно печален и нежен. Вот лицо Николая Вдадимировича выступает из тьмы, точно луна из-за туч. Вот он кажется изломанным, как ребус, застыв в незаконченном танцевальном жесте. Все его фотографии были дьявольски хороши.

— Колян Владимирович со своей группой влюбили в себя мою камеру. Поразительную композицию они выстроили, конечно, даже удачный ракурс не нужно было искать, — Тамара листала и листала кадры с “Контентом 02″, - Я хоть и была малость офигевшей от вида нашего учителя, но не растерялась и сделала суперские кадры. Как думаешь, можно ему показать некоторые их них?

— Не знаю, — честно ответила я, — Но раз он не обратил внимание на твою камеру, можно попробовать.

— Тогда после каникул подойду к нему. И пусть только попробует сказать, что мои фотографии ему не нравятся.

Я задумчиво смотрела в монитор. Он очаровал толпу даже несмотря на свой эпатажный вид. Очаровал исключительно самим собой — голосом, пластикой и музыкой. Не песнями — они как раз были обычными. Первая принадлежала какой-то всеми забытой группе конца 80-х, а вторая французскому шансонье. Создавалось впечатление, что он мог сделать нечто прекрасное даже с примитивной попсой. Его харизма в тот вечер полностью подчинила себе всех, кто находился в крошечном помещении клуба.

На осенних каникулах мои родители укатили в Грузию, устроив себе отпуск в честь серебряной свадьбы. Неделю я была предоставлена сама себе, поэтому не хотела тратить свободное время впустую. Общение с Виталием постепенно сошло на нет: видя мою холодность, он перестал писать. Что ж, это было ожидаемо. Ведь именно так заканчивались все мои отношения с людьми, будь то друзья по переписке или бывшие одноклассники.

Мы с Тамарой лежали на моей кровати и слушали последний альбом Ника Кейва. Давно стемнело, за окнами шелестел холодный дождь вперемешку со снегом, и свет от фар длинными полосами ложился на потолок. Проиграла половина альбома, прежде чем она неожиданно спросила:

— Ты влюблена в нашего учителя?

Вопрос проскользнул в горло, сжав его тоскливым спазмом.

— Почему ты спрашиваешь?

— Кейв запел “Сжалься, сжалься надо мной”, и на третьем повторе меня как озарило.

— Влюблена, — просто ответила я, отвернувшись к стене, вцепившись ногтями в подушку. Кейв повторял “No no no”. Тамара положила подбородок мне на плечо.

— По-моему, вы с ним похожи. Даже внешне. Идеальные романтические герои.

Я грустно улыбнулась. Скорее уж куртуазные. Ведь именно для этого типа характерны красивые, ничего из себя не представляющие принцессы и исключительные, отважные рыцари, с детства совершающие подвиг за подвигом.