– Слушай мою команду! – закричал Громаченко и достал из кармана лист бумаги. – Всех, кого назову, выйти из строя на три шага!

По команде Громаченко из строя вышли: Азаров Иван, Васильченко Егор, Качкин Пётр, Коновалов Василий, Мрыхин Дмитрий, Мушихин Василий, Мушихин Иван, Назаров Зиновий, Некрасов Ефрем, Некрасов Степан, Стефанов Николай, Удовкин Дмитрий.

– Эти лица остаются в колхозе трактористами и прицепщиками. Фронту при любых обстоятельствах нужен хлеб, – объяснил суть дела Громаченко и дал зычную команду остальным призывникам. – Грузись по подводам!

Призывники быстро погрузились и поехали из хутора, поднимая за собой клубы пыли.

– Вы мне в хутор с десяток пригоните! Я их кулаком!.. Промеж глаз!.. – бежал за подводами и кричал вслед Константин Степанович, а его с обеих сторон обгоняли растрёпанные простоволосые казачки, плачем прощавшиеся со своими сыновьями, мужьями и братьями.

Дети тоже бежали следом и крикливо резвились – они по малолетству ещё не сознавали трагизма случившегося.

– Эй, братýшка^*! – толкнул Николай Некрасов локтем в бок Василия Федулова^*. – Погляди, Василёк за нами скачет! Из сил уже выбился!

– Где он, Николка? Где?.. – заволновался Василий и, с трудом разглядев среди оравы босоногих ребятишек сына, спрыгнул с подводы.

– Папа! Папочка!.. Ты насовсем уезжаешь? – залепетал Василёк сквозь слёзы, крепко уцепившись худощавыми ручонками за шею отца, подхватившего его на руки.

– Нет, сынок, мы фашистам быстро зад набьём. К осени я вернусь, урожай собирать будем. А до этого времени оставайся в семье за главного. Тебе всё-таки седьмой год пошёл. Береги мамку и братика с сестричкой… – скороговоркой говорил Василий, а по его пыльным щекам катились прозрачные, извилистые ручейки. Он ласково сжимал в объятиях сына и скорым шагом шёл следом за колонной пыливших по дороге подвод.

– Мамка! – воскликнул Василёк. – Мамка к нам бежит!

Василий резко обернулся и увидел в клубах пыли, поперёд всех женщин, Марию. Он поспешно поставил сына на ноги, поцеловал его в последний раз и без оглядки кинулся догонять колонну подвод – перенести прощание с женой ещё раз было уже не в его силах.

В последующие дни из хутора на фронт уходили остатки – не более пяти-шести человек в день. А когда выбрали всех, призвали последнего годного к службе мужчину – австрийца Александра.

Александр жил в хуторе со времён империалистической^* войны, когда в казачьи семьи раздали в работники пленных австрийских солдат, чтобы заменить рабочие руки убывших на фронт казаков, десятками тысяч сложивших безвременно в чужих землях, от Румынии и Галиции – на юге, до Восточной Пруссии – на севере, бог знает за что свои буйные свободолюбивые головушки. Такой шаг, по мнению тогдашних правителей, теряющих контроль над народом и армией, должен был поднять морально-волевой дух казачества и заодно позволял сэкономить средства на бесплатной кормёжке военнопленных.

Александр попал в семью стариков Качкиных. Работал он ловко, споро, был необычайно послушен, и старики быстро привыкли к нему и даже полюбили. Сначала они разрешили ему харчеваться за общим столом, а потом раздобрели ещё больше и перевели жить из сарая под общий кров, выделив во второй половине дома боковушку^*. А когда Александр покорил своими предупредительными европейскими манерами их горячо любимую, рождённую на старости лет дочь Анастасию, они смирились и с этим.

Всполохи гражданской войны счастливо обошли стороной навсегда прикипевшего к Донской земле Александра. После смерти стариков, случившейся незадолго до начала коллективизации, ушлый австриец по закону оформил брак с Анастасией и, благоразумно поддерживая насаждаемую новыми властями политику, благополучно зажил хозяином в доме Качкиных.

Забирал Александра не офицер из военкомата, как обычно, а специально прибывший особист на запряжённой парой старых лошадей линейке^*.

Вместе с Александром уезжал на войну Степан Некрасов. Он категорически отказался от брони – в то время, как его близкие друзья проливают кровь на фронтах. Дуня и Надя с пониманием отнеслись к его смелому решению. Они пытались стойко перенести момент разлуки, но в последнюю минуту всё же обе разревелись и упали ему на грудь.

– Прощайте, любимые мои. Прощайте… – в растерянности бормотал Степан, крепко прижимая к себе жену и дочь.

– Не говори так! Не говори! – возмутилась Дуня сквозь слёзы. – Не к добру это!

– Я тоже пойду на фронт! – перестала всхлипывать Надя. – Санитаркой!

– Не надо, Наденька! Не надо! Я оставил тебе трактор! – нисколько не обрадовался её решению отец. – Тут твой фронт! Хлебный!

– Некрасов, хватит мокроту разводить! – в нетерпении выкрикнул из линейки особист. – Время не терпит!

– Ждите меня, дорогие мои! Ждите! – на ходу запрыгнул в уже тронувшуюся линейку Степан. – Я обязательно вернусь!

– Стёпа, погоди! – закричала вслед Дуня. – Мешок позабыл!

Надя тотчас подхватила с земли вещевой мешок и бегом бросилась за набиравшей скорость линейкой.

– Я найду тебя на фронте! Во что бы то ни стало найду! – пообещала она отцу и на ходу забросила в линейку его вещевой мешок.

В начале июля немцы вплотную подошли к Смоленску. И уже четырнадцатого числа на подступах к городу начались жесточайшие бои, не прекращавшиеся ни днём, ни ночью. Обеспокоенное таким поворотом событий обкомовское руководство приняло решение немедленно вывезти из города государственные ценности. Работников банка и городских сберкасс тотчас отозвали из ополченческих отрядов противовоздушной обороны и приказали в кратчайшие сроки произвести опись всех ценностей и погрузить их на специально подготовленные грузовики. Общее руководство группой эвакуации осуществлял метавшийся из одного конца города в другой начальник Смоленского областного управления гострудсберкасс и госкредита Фрадков. А на местах ответственными были сами руководители финансовых учреждений.

Вера одной из первых в городе произвела скрупулёзный учёт вверенных ей важных государственных документов, печатей, денег, облигаций и других ценных бумаг и стала грузить их с помощью своих сотрудников и солдат охраны на грузовик. Во время погрузки к зданию сберкассы подъехал Фрадков на своём служебном автомобиле. Заметив его, Вера по-военному вытянулась в струнку и чётко доложила о проделанной работе, едва он только приоткрыл дверцу.

– Молодец, ты как всегда в передовиках, – похвалил Веру Фрадков, вылезая из автомобиля и сразу огорошил. – Будем немедленно вывозить все ценности вглубь страны.

– Как немедленно?! – испугалась Вера. – Мне срочно надо в Липовую рощу!

– Да, Верочка. Немедленно. Немцы обладают огромным превосходством в оружии. Беспрестанно наседают. Танками давят. Днепр уже красный от крови солдат!

– Но мне надо за город! Там дети и мама!

– Об этом не может быть и речи! Окраины уже по нескольку раз переходили из рук в руки! Мосты скоро взорвут над Днепром!

– Товарищ Фрадков, так дети же за городом! – обезумевше твердила Вера. – Я пойду туда, если меня даже расстреляют!

– Ладно, беги, – сдался Фрадков, понимая, что встревоженная мать может что угодно сотворить ради своих детей. – Но через два дня ты обязана догнать нашу колонну в Вязьме. Там будет временная остановка.

– Догоню, товарищ Фрадков! Догоню! Даже не сомневайтесь! – пообещала Вера и на радостях поцеловала Фрадкова в щеку.

– Да погоди ты!.. – невольно улыбнулся Фрадков. – Помни, ни на один час нельзя опоздать. Ни на один. Иначе это будет расценено, по законам военного времени, как дезертирство.

– Не опоздаю, товарищ Фрадков! Не опоздаю! – ещё раз поцеловала Вера Фрадкова и передала все сопроводительные документы в руки своего заместителя.

Погрузка вскоре была завершена, и грузовик тронулся в путь в сопровождении служебного автомобиля Фрадкова. Вера помахала им вслед рукой и с тревогой оглянулась на пустующую сберкассу – на пороге неподвижно сидел пригорюнившийся Родион Кузьмич, оставшийся в одночасье не удел.