– Как это зачем? – в удивлении всплеснула руками Кристина Эрнестовна. – Ты же слышала, что сказал офицер. В деревне можно находиться только ночью, а днём надо сидеть в роще. Чем я детей укрою, если дождь пойдёт?

– Действительно… днём деревню могут бомбить, – согласилась Вера и притихла.

До самого Смоленска мать с дочерью шли молча, занятые своими думами. Но когда вышли на окраину своей улицы, Кристина Эрнестовна вдруг остановилась.

– Что-то нехорошо у меня на душе, – тяжело вздохнула она. – Наверно, наш дом разбомбили.

Хорошо зная, что предчувствия матери часто сбываются, Вера не на шутку испугалась и ускорила шаг. Со щемящим сердцем подошла она к груде кирпичей, ещё вчера бывших её домом, и тихо заплакала.

– Изверги! Разбомбили-таки! – с ненавистью проворчала за её спиной запыхавшаяся Кристина Эрнестовна и, глядя на дымящиеся руины, тоже заплакала.

Мимо них то и дело быстро пробегали напуганные бомбёжкой люди и на ходу бросали в утешение короткие общепринятые фразы.

– Прямым попаданием разбило, – сказал вдруг кто-то хрипловато и, в отличие от других, остановился позади.

– Что? – не расслышав, переспросила Вера и обернулась.

– Прямым попаданием, говорю, разбило, – повторил сторож сберкассы Родион Кузьмич, тоже живший в этом доме.

– Ничего, мы победим и построим на этом месте новый дом! Ещё красивее и уютнее старого!

– Мы-то победим. Это точно. И дом новый отстроим. А вот Анисимовну кто мне вернёт?

– Вы о чём говорите? – не поняла Вера.

– Старуха моя там лежит, – кивнул Родион Кузмич на развалины, и из его выцветших старческих глаз покатились по сухим морщинистым щекам две крупные капли. – Строптивая она у меня была. Ни за что не хотела эвакуироваться: «С тобой, – говорит, – сберкассу охранять буду! А нужда заставит, воевать стану!»

– Вот видишь! – упрекнула Кристина Эрнестовна Веру. – Тётя Фёкла осталась. А ты меня гонишь.

– Смелая она у меня была… – всхлипнул Родион Кузмич. – В империалистическую, мы тогда в Белоруссии жили, немец хотел ссильничать её младшую сестру. Так она его лопатой пришибла. И теперь в партизаны собиралась.

– И я партизанить стану, раз надо! – заявила Кристина Эрнестовна.

– Мама, ну какой из тебя партизан? – возмутилась Вера. – Пойдём в сберкассу. Я дам тебе из подсобки солдатское одеяло, и уходи скорее в деревню.

– Это точно. Уходи, Христинушка. Уходи поскорее, – поддержал Веру Родион Кузьмич. – А то, не ровён час, опять бомбить станут.

– Правильно, – сказала Вера. – И вы идите вместе с мамой.

– А сберкассу кто оборонять будет? – тотчас вознегодовал сторож. – Ванька Ветров?!

– Военные возьмут под охрану.

– Нет! – заупрямился старик. – Я останусь! И хоть одного фашиста, да укокошу!

– Ладно, пойдём в сберкассу, по пути всё решим! – начальственно сказала Вера.

Старики спорить более не стали, послушно пошли следом. И в это время навстречу проехала полуторка^*, в кузове которой сидели солдаты, вооружённые кирками и лопатами.

– Трупы поехали откапывать, – заключил Родион Кузмич и, сутулясь, повернул обратно. Он всего за сутки превратился из крепкого непоседливого вояки, любившего малость прихвастнуть своими успехами в былых баталиях, в тихого, убитого горем старичка.

– Погоди, ты куда? – крикнула ему вдогонку Кристина Эрнестовна.

– Анисимовну пойду искать, – глухо ответил он, не оборачиваясь.

– И я пойду! – решительно заявила Кристина Эрнестовна.

– Погоди, – попыталась остановить её Вера, – это опасно! В любой момент может начаться бомбёжка!

– Нет, я пойду! – заупрямилась мать.

– А как же тёплые вещи? Одеяло?..

– Там что-нибудь разыщу, – махнула Кристина Эрнестовна рукой в сторону развалин и поспешила следом за Родионом Кузьмичом.

– Это разумно. Да и сберкассу всё равно нельзя открывать, – сказала себе Вера, вспомнив приказ Фрадкова, и пошла на работу.

На дверях сберкассы она обнаружила прикреплённый кнопками пожелтевший листок из школьной тетради, на котором в очевидной спешке было крупно написано карандашом:

В горкоме всех прибывших коммунистов распределили на небольшие оперативные отряды для охраны в ночное время важных государственных и промышленных объектов от фугасных бомб и диверсантов и разослали по местам назначения, а других направили на крыши городских многоэтажных зданий.

Весть о коварном нападении фашистской Германии на Советский Союз вихрем ворвалась жарким июньским днём в казачьи семьи, едва успевшие зализать раны после недавних, небывало жестоких войн, когда тысячи сынов с берегов Дона полегли на европейских полях сражений и в дурмане междоусобной революционной сечи. Казакам не раз доводилось биться с немцами, они не понаслышке знали, какой это воинственный народ, и не особо верили крикливому лозунгу партработников: «Будем громить врага на его территории!» Особенно сомневались, что это произойдёт с первых же часов войны, и стали мысленно настраивать себя на длительные жестокие сражения, искренне веря в свою окончательную победу. А казачки, у которых за столетия походов выработались гены неприятия войны и предчувствие её масштабов, тут же запричитали на разные голоса, заранее оплакивая неминуемые огромные жертвы…

Предчувствие казачек подтвердилось уже на второй день войны, когда по приказу районного военкома из хутора Ольховый ушли на фронт шестьдесят самых крепких молодых мужчин. А двадцать седьмого июня на защиту Родины убыла во главе с председателем колхоза Громаченко ещё более внушительная группа призывников. Хутор^* в эти дни от женских рыданий звенел от края до края.

– Товарищи, вместо меня временно председателем колхоза остаётся Некрасов Константин Степанович. Прошу любить и жаловать! – объявил Громаченко народу, собравшемуся провожать призывников. – Давай, держи речь, – шепнул он рядом стоявшему Константину Степановичу и вытолкнул его в середину круга.

– Сынки мои, бейте захватчиков в хвост и в гриву! Гоните их скорее с нашей земли! Воюйте люто, живота не щадите! А коли не заладится, зовите на помощь стариков. Мы не подкачаем! – зачастил Константин Степанович.

– Погоди, что ты несёшь? – попытался остановить его Громаченко.

– Я хоть сейчас готов показать, как надо лупить этих горластых фрицев. Да вот беда, бабским колхозом кому-то надо руководить! – не слышал председателя оратор.

– Да погоди ты! – не на шутку заволновался Громаченко. – Разве я так тебя учил?

– А как? – в удивлении посмотрел на него Константин Степанович.

– Про партию. Про Сталина.

– Потом, – отмахнулся от старого председателя новоиспечённый и продолжил гнуть свою линию. – Вот я и буду тут руководить бабами. И сохраню их для вас в целости и сохранности. А вы уж поскорей возвращайтесь с победой, чтобы нам, старикам, и взаправду не пришлось шкандылять вслед за вами.

– Не переживай, дедуня, не подкачаем! – выкрикнул из шеренги Андрей Федулов^*. – И за себя, и за тебя повоюем!

– Вы мне в хутор с десяток фрицев пригоните, – попросил призывников Константин Степанович.

– Пригоним! Обязательно пригоним! – пообещал Андрей.

– Ну и добре. Я их кулаком промеж глаз поубиваю. Силёнок-то у меня ещё ого-го!..

– Председатель, давай команду грузиться. А то этот недобитый белогвардеец намелет такой чепухи, что не расхлебаем потом! – шепнул на ухо Громаченко Лукьян Цыпкин, временно остававшийся за председателя сельсовета.