Первый секретарь приказал груз доставить в горком, но когда Вера уже села в кабину головного автомобиля, из пустующего здания сберкассы выскочил сторож и вернул её обратно к телефону. Первый секретарь изменил первоначальный приказ – он велел немедленно выехать в Москву, следуя в обязательном порядке через города Гжатск^* и Можайск.

К зданию Гжатского горкома партии колонна из Вязьмы прибилась, когда прохладная ночная тьма уже полностью поглотила город. Вера взяла с собой водителей, оставив на грузовиках вооружённых охранников и сотрудников сберкассы, и пошла в горком.

В горкоме она поставила у дежурного отметки в сопроводительные документы и попросила найти место для ночлега шоферам, не спавшим уже вторые сутки.

– Нет, нет и нет! Вы обязаны следовать дальше! Таков приказ свыше! – нервно закричал дежурный и выдворил всех на улицу.

В Можайске ситуация повторилась. Дежурный в очевидной спешке поставил в документы соответствующие отметки и посоветовал шоферам до упора нажимать на газ, чтобы на рассвете не оказаться лёгкой мишенью для немецких самолётов.

Напуганные дежурным шофера газовали на полную мощь моторов. Колонна ещё затемно оказалась на подступах к столице, где её остановил вооружённый милицейский патруль на мотоциклах.

Начальник патруля, высоченный офицер, звания которого нельзя было рассмотреть в темноте, проверил сопроводительные документы, подсвечивая тусклым, едва светящимся фонариком, и отправил колонну, в сопровождении милиционера-мотоциклиста, в Гознак.

После сдачи ценностей в Гознак водителей грузовиков и охранников отослали обратно в Вязьму, а Вере и другим сотрудникам сберкассы выдали в отделе кадров командировочные удостоверения и направили в тыл – в распоряжение Саратовского обкома партии.

В Саратове Вера работала рядовым оператором сбербанка. Время тянулось медленно. Дни казались томительно-длинными, а ночи и вовсе нескончаемо-мучительными. О чём только не передумала Вера в эти ненастные тёмные ночи, и все её думы, с чего бы они ни начинались, в конечном итоге заканчивались оплакиванием мужа и беспокойством за детей и маму. Со смертью мужа – она каждую ночь пыталась представить, как это произошло, и это ей каждую ночь добавляло лишнюю седину – она постепенно стала смиряться: с фронта ежедневно приходили десятки похоронок, и люди, сами того не желая, свыклись с этим жутким явлением. Но неясная судьба детей и мамы по-прежнему угнетала её – с каждым днём всё больше и больше. Неведение и невозможность разорвать это неведение в клочки доводило Веру до полного отчаяния. И когда два месяца спустя, в декабре, её направили ещё дальше в тыл – в небольшой районный городок Новоузенск на замену тамошнему начальнику сберкассы, рвущемуся на фронт – она не особо огорчилась. Всё-таки это была какая-то перемена, сулившая хоть как-то и хоть на какое-то время убить невыносимое однообразие.

Ехала Вера в товарном вагоне, битком набитом беженцами. Люди, ко многому привыкшие за первые месяцы войны, вели себя так, как будто они были вовсе не беженцы, а ехали по своей нужде – они не спеша ели и пили, пусть и весьма скромно, беззаботно судачили о прошлой жизни и всё норовили заглянуть в будущее, из-за чего порой ссорились и тут же мирились. Потом опять скромно ели и пили, опять ссорились и мирились…

Вера, озабоченная своими нелёгкими думами, ни с кем в контакт не вступала. Она прислонилась к стенке вагона и сидела молча, лишь изредка впадая в дремоту.

Ночной Новоузенск встретил приезжих колючими порывами ветра, прилетевшими с бескрайних степей Казахстана, и лёгкой снежной порошей. Но беженцев холод не напугал. Они с удовольствием повыпрыгивали из товарных вагонов на запорошенную платформу и, разминая затёкшие тела, подняли радостный гвалт. Вера поспешно просочилась через их пока ещё нестройные ряды и направилась в здание вокзала. Там она показала дежурному милиционеру командировочное удостоверение и попросила проводить её в райком партии. Милиционер тотчас позвал с улицы с виду ветхого старичка, одетого в старенький, но чистенький и аккуратно залатанный ватник, и велел ему доставить приезжую по назначению.

Старичок оказался не по годам быстрым на ногу и весьма словоохотливым.

– Я – Пантелеич! – громко выкрикнул он, слегка забежав поперёд Веры. – А ты? – А я Вера Лызлова. – Из Саратова? – Сейчас из Саратова. А вообще из Смоленска. – Ух ты! Войну, небось, успела повидать? – Повидала немножко, – подтвердила Вера.

– Вот это да! – восхитился старичок и стал задавать наивные вопросы. – А правда, что немецкие самолёты воют, как волки? – Про самолёты не знаю. А вот бомбы жутко воют^*. – А что танки рычат как тигры?

– Не знаю.

– А что у солдат каски с рогами?

– Не знаю, – усмехнулась Вера. – Не видела.

– Как это не видела? – искренне удивился старичок.

– Да что вы, как ребёнок, глупости всякие несёте! – возмутилась Вера. – Не видела и всё тут! Фашистской миной накрыло меня на окраине города. А потом госпиталь, эвакуация.

– А-а… миной накрыло, – смутился старичок, приотстал и злобно выругался. – Гадские фашисты, чтоб им глаза повылазили!

В длинном коридоре Новоузенского райкома партии Вера застала, несмотря на совсем раннее утро, первого секретаря. Он возился у буржуйки с большущим медным чайником, не зная, как получше примостить его.

– Вы, как я понимаю, товарищ Лызлова? – тотчас кинулся навстречу гостье первый секретарь.

– Да, Лызлова, – растерялась Вера. – А разве вы меня знаете? – А как же! Героев надо знать!

– Да какой я герой?.. – растерялась Вера ещё больше. – Вы меня с кем-то перепутали.

– Герой! Ещё какой герой! Человека, вставшего с больничной койки и спасшего государственные ценности под носом у врага, иначе не назовёшь. – Вы и это знаете? – не переставала удивляться Вера.

– Знаем. Смоленские товарищи звонили, просили позаботиться. Так что с этого и начнем. Но прежде, чем чайник закипит, брякну Шуругину. Вот уж обрадуется. Везунчик этот Шуругин! Мне-то замены, как ни проси, не находят. А ему – пожалуйста! – весело и непринуждённо сыпал словами первый секретарь Новоузенского райкома партии, но в его голосе всё-таки слышалась лёгкая зависть к везунчику Шуругину.

Шуругин на звонок среагировал молниеносно. Он появился в райкоме, когда чайник только-только начал дышать паром на раскалённой оранжево-красной буржуйке.

– Вот, Терентий Иванович, знакомьтесь. Товарищ Лызлова Вера Павловна! Вам на замену приехала! – торжественно объявил первый секретарь, здороваясь с Шуругиным за руку.

– Наконец-то! Спасибо, товарищ первый секретарь!

– Мне-то за что? Это в Саратове побеспокоились.

– Всё равно спасибо! Без вашего ходатайства ничего не вышло бы!

– Ладно, чего уж там. Пойдём в кабинет. Завтракать будем.

– Нет-нет! – наотрез отказался Шуругин. – Нам пора! Я покажу товарищу Лызловой её квартиру, и сразу приступим к приёму-сдаче документов.

– А как же чай?

– Да, что же я, товарищ первый секретарь, не найду, что ли, чем угостить столь долгожданного человека!

– Ладно, идите, – обиженно махнул рукой первый секретарь. – Тебя теперь ничем не удержишь.

Приняв от Шуругина сберкассу, Вера уже на другой день вынуждена была отправиться, по поручению инструктора райкома партии Королькова, ответственного за финансы, для оказания агитационной помощи в один из отдалённых сельсоветов Новоузенского района – там из рук вон плохо проводилась первая военная лотерея. И так как сберкасса своим транспортом не обладала, ей пришлось идти пешком.

Более тридцати километров отмахала Вера в одиночестве по заснеженной и ухабистой степной дороге – под отдалённый заунывный вой волка, от которого всё тело то и дело покрывалось мурашками, прежде чем прибилась в колхоз на самой границе с Казахстаном. На рано темнеющем степном небосводе к тому времени уже появились в прогалинах свинцово-тёмных туч, стремительно рвущихся на восток, первые тускловато-мерцающие светила – бесконечно далёкие и холодные для Земли.