– Срочно уходите из города! Срочно! – приказала Вера сторожу.

– Нет, Верочка, я останусь на своём посту до конца, и хоть одного фашиста, да укокошу, – спокойно возразил Родион Кузьмич. – А ты беги за детьми. Беги.

– Но я не могу оставить вас одного! – забеспокоилась Вера. – Что я потом скажу Фрадкову?

– Иди-иди! Время не терпит! – повысил голос Родион Кузьмич. – А за меня не переживай, я старый вояка. Я лупил этих горластых ещё в империалистическую. Так что и теперь не промахнусь.

Вера спорить больше не стала, время действительно не терпело. Она бегом бросилась в деревню за детьми. А навстречу ей уже организованно шли к Днепру, в район Соловьёвой переправы, ополченцы. Перед ними стояла непростая задача – срочно возвести надёжные фортификационные сооружения на окраинах и завалы на улицах.

На одном из таких завалов на выходе из города Веру остановили военные.

– Куда прёшь, дурёха? – заорал на неё пожилой лейтенант-ополченец. – Жить что ли надоело?

– В Липовую рощу! К детям! – крикнула Вера в ответ и попыталась стороной обежать ополченца, но тот оказался не по годам проворным и поймал её за руку. – Я детей только возьму и сразу вернусь! – умоляюще смотрела на него Вера и изо всех сил старалась вырвать из его жилисто-шершавой рабочей ручищи свою миниатюрную женскую ручку.

– Да ты что? Спятила? Тут же немцы кругом!

– Ну и что, я всё равно пойду и заберу детей! – упорствовала Вера, потерявшая от безвыходности контроль над собой.

– Гражданочка, послушай меня внимательно!.. – рассерженно потряс её за плечи лейтенант обеими руками. – Либо ты сейчас самостоятельно, не оглядываясь, пойдёшь обратно, либо я тебя арестую! Поняла?

Вера утвердительно кивнула и заплакала. В конце улицы она оглянулась и увидела, что ополченцы заняты уговорами очередной задержанной матери. Она тотчас нырнула в соседний переулок, обогнула дворами баррикаду и выскочила из города.

– Товарищ лейтенант, гляньте в бинокль! – закричал с баррикады один из бойцов. – Не та ли это женщина, что вы отпустили, по полю чешет?

– Та, сержант. Та. И зачем я её отпустил… – огорчённо вздохнул лейтенант, не отрывая глаз от бинокля. – Срежут её фашисты миномётным огнём! Срежут!

– Ты гляди, как лавирует! Давай ещё немножко! Давай! Тяни к оврагу! Тяни!.. – приложив к глазам ладонь, отчаянно сопереживал бегунье усатый сержант, неосторожно высунувшийся из-за укрытия.

– Всё! – опустил бинокль лейтенант и пнул с досады валявшийся рядом камень. – Не дотянула!

Под вечер, после нескольких настырных безуспешных атак захватчиков и нескольких отчаянных контратак защитников города, наступило затишье. С обеих противоборствующих сторон тут же повыскакивали в поле санитары и стали собирать раненых.

– Эй, Михалыч, погляди-ка левее! – прорезал подозрительную фронтовую тишину высокий юношеский фальцет.

– Что там? – откашлявшись, ответил хрипловатый бас.

– Женщина мёртвая в синем платье. У оврага.

Преобладавший огромным превосходством в технике и артиллерии противник непрерывно нападал при мощнейшей поддержке с воздуха на истекавшие кровью, но время от времени решительно бросавшиеся в контратаки дивизии 16-й и 20-й армий, защищавших Смоленск с юга и юго-запада, тесня их к Днепру. В конце концов советские армии обескровели в неравной схватке и отступили в северную часть города, предварительно взорвав над Днепром все мосты.

15 июля южная часть Смоленска была полностью захвачена фашистами.

Родион Кузьмич остался на своём посту до конца и на рассвете смело вышел навстречу врагу, сжимая в руке два патрона с картечью. Один из них он не спеша вложил в ствол старенького ружья и прицельно выстрелил. И пока немцы не опомнились, выстрелил второй раз и тут же превратился под перекрёстным огнём мотоциклистов, разъехавшихся в разные стороны, в решето. Он расчётливо, без тени сомнения, обменял своё старческое, катившееся к закату бытие – обменял дорого, на две молодые фанатичные жизни, готовые ради идеи уничтожить на своём пути всё на свете.

Фашисты неоднократно врывались в северную часть Смоленска, закидывая левый берег Днепра несметным количеством снарядов и бомб, а защитники города самоотверженно раз за разом сталкивали их в реку и сами предпринимали отчаянные нахрапистые попытки захватить плацдарм на южном берегу, обильно обагряя своей и чужой кровью священные для восточных славян воды Днепра. Но без поддержки с воздуха и массированного артобстрела сделать это не удалось.

16 июля, раздавив танками передовые рубежи советских войск, фашисты ворвались в северную часть Смоленска и в течение суток захватили город практически полностью.

В конце месяца бои уже переместились к востоку от Смоленска. Только 30 июля постоянно отступавшие советские войска закрепились наконец на одной линии: Великие Луки – Ярцево – Кричев, мужественно отбивая следующие одна за другой атаки противника.

– Как она? – холодновато спросила высокая сухопарая женщина с уставшим желтоватым лицом, бесшумно вошедшая в палату, и кивнула на только что доставленную из Смоленска раненую.

– Бредит, товарищ хирург. И в бреду почему-то вспоминает, как рожала, – смущённо ответила молоденькая медсестричка, дежурившая у кровати раненой.

– Приготовь инструменты, – коротко приказала хирург, занятая своими думами, – сделаем перевязку.

– Это же надо, как ноги зацепило. Да ещё в таком месте… – обескураженно лепетала медсестра, ещё стеснявшаяся чужого нагого тела.

– Да, чуть в сторону и покалечило бы женское счастье, – сдержанно сказала хирург, всего насмотревшаяся на своём врачебном веку, срывая быстрыми, профессиональными движениями с живота и ног раненой пропитанные кровью бинты.

– Ай!.. – вскрикнула раненая и открыла глаза, но тут же закрыла и опять впала в беспамятство.

«Кто у тебя, мамочка, дома? Доченька?» – досуже допытывался принимавший роды колобкообразный весёлый врач. «Да, доченька… Галя… Три годика ей…»

«Тогда радуйся! Сына родила! Предлагаю назвать в честь бесстрашного Чкалова! Он опять рекорд дальности полёта установил!»

«Нет-нет! Я хочу назвать Валерием!»

«Так Чкалов и есть Валерий!»

«Простите, доктор, забыла от волнения…» – обессиленно прошептала роженица и с радостью, уже засыпая, успела подумать: «Я сдержала слово! Пустила на белый свет Галю и Валерия!..»

Два безумно томительных месяца пролежала Вера в вяземском военном госпитале. Раны её, полученные от взрыва немецкой мины, были тяжкими и потребовали нескольких операций. Всё это время она пыталась, как только пришла в себя, узнать что-либо о судьбе детей, мамы и мужа. Она приставала с бесчисленными вопросами к докторам и нянечкам, лихорадочно пролистывала все газеты, какие только попадали в госпиталь, внимательно слушала сводки Совинформбюро и подобострастно опрашивала раненых, каким-либо образом связанных со Смоленском, но ничего хорошего не узнала, и на душе у неё нисколько не стало легче. Наоборот, наслушавшись рассказов о зверствах фашистов по отношению к мирному населению, она совсем помрачнела и, несмотря на незалеченные до конца раны, стала подумывать о побеге. Она ещё не знала, каким образом незаметно покинет госпиталь и какими путями будет пробираться к Смоленску, но знала, что непременно сделает это. Она каждую ночь в горячке придумывала скоропалительный план побега, а утром, поостыв, понимала, что её очередная выдумка вряд ли осуществима, и начинала заново ломать голову. Перебрав десятки непригодных вариантов, она стала помаленьку терять веру в свои силы и вот-вот готова была окончательно отказаться от поспешных намерений. Но, как часто бывает в жизни, вмешался случай. На утреннем обходе она мельком услышала, как один из эвакуировавшихся из Смоленска врачей спросил у другого:

– Товарищ капитан, а правда, что Смоленский обком партии сейчас в Вязьме?

– Правда, товарищ лейтенант. А что?

– Пойду попрошусь на фронт.