— Лошадей жалко, — признался Сережка. — Уж я бы этих хорьков…

— А я про себя так считаю, — поправил Пухов Сережку, — пусть живут, только лошадей колхозных не трогают. Вон, сусликов можно жрать, они не считанные.

По команде Пухова мальчишки кинулись врассыпную. Схватив на лету брошенные им недоуздки, они стали подзывать к себе лошадей, чтоб увести их в село к началу рабочего дня.

Улучив минутку, Антон подбежал к Яшке.

— Сегодня утро не хуже вчерашнего.

— А что? — спросил Яшка, набрасывая повод на загривок буланой кобылы, рядом с которой стоял жеребенок с забрызганными молоком губами.

— Вчера, как только ты убежал от нас, кто-то забрался в омут и унес сеть.

Яшка обернулся. Антону показалось, что Яшку это известие рассердило. А может и на самом деле рассердило. Он спросил Антона резко.

— На меня подумали? А?

Не кривя душой, Антон ответил:

— Нет. Ты что?

— Клянись!

— Клянусь!

— Смотрите у меня! — предостерег Яшка. — Я с сопливыми не знаюсь. Если верить друг дружке, так чтоб до конца.

У Яшки тяжелый подбородок на крупном не по-мальчишески лице. Когда Яшка злится, подбородок становится угловатым, разделенным на две равные части продолговатой ямочкой.

«Чего он злится? — подумал Антон. — Нечего злиться, если ты не причем».

Заметив смущение Антона, Яшка пояснил:

— Этого таинственного рыбака я беру на себя. Вы с Васькой не болтайте. Клянусь тайной «уркум-мукру» — мы его накроем. По коня-ям!

Яшка вскочил на буланую кобылу, давая понять Антону, что он сказал все. Призывно помахивая над головой серой кепочкой, он поскакал к большаку.

Кто в детстве не скакал верхом на коне, тот, будучи взрослым, на него не сядет. Верховая езда без седла — одно из самых притягательных занятий деревенских ребятишек.

Однажды дед Кравец, поглядев из-под ладошки на городского паренька, который никак не мог побороть своего деревенского сверстника, спросил:

— Ты босиком по парной земле ходил?

— Нет, — ответил горожанин.

— А без седла на лошади ездил?

— Нет…

— Тогда откуда же в тебе силе взяться? — закончил свою мысль дед.

Оказывается, чтобы стать сильным, нужно в детстве походить босиком по парной земле, по росным травам, по обожженному солнцем жнивью, поездить верхом на неоседланной лошади.

Светлое чувство окрыленности рождается в человеке, когда он в бешеной скачке осознает вдруг, что нет ничего радостнее, как слиться с конем в едином неудержимом порыве.

Утром ребята возвращались из ночного в село. У каждого в пристяжке скакала вторая лошадь. Пухов-старший поручил им отвести коней на бригадный двор. Он предупредил: «Чтоб в село пригнали лошадей без мыла, у них работы по горло».

Но шутка ли, удержаться от искушения, отпустив поводья, проскакать на одном дыхании километр-два. Несколько раз срывались кони под всадниками на галоп.

И тогда далеко окрест слышалось, как звонко бьют копыта летнюю наезженную дорогу.

Афонька вырос перед верховыми, как из-под земли. Схватив за гриву Сережкиного мерина, он захохотал:

— Ха-ха-ха! Кавалерия, слезай с коней, власть переменилась!

— Афонька, — крикнул Сергей, — брось коня! Держи лучше гривенник.

Он пошарил рукой в кармане.

— Гоните по гривеннику — отпущу! Проглочу все четыре сразу!

Сергей сделал вид, что выбирает из хлебных крошек монеты. Затем, взмахнув рукой, крикнул Афоньке:

— Лови!

Рыжий отпустил повод, поднял руки к небу. Ребята ударили босыми пятками коней, только пылью окутало оставшегося стоять посреди улицы Афоньку. Издали доносились выкрики, из которых всадники расслышали заклинание:

— Все равно бесплатного кина для вас не бу-удет! Не будет кина-а!

Яшка сказал, что Афоньку надо как следует вздуть. Но сделать это надо дружно.

На бригадном дворе друзья слезли с коней. Антон предложил устроить после обеда соревнование самодельных аэропланов. Чей дальше полетит, тот назначается атаманом. Предложение приняли единогласно. Сбор — у Васьки Пухова. Место соревнований — ветряк.

Когда собрались у Пухова, нагрянул отец. Он позвал Ваську и попросил его показать ладони.

— Где мозоли? — гневно спросил отец. — Ты, кажись, копнил сено?

— A-а, вот… водянка, — выпячивал Васька правую ладонь.

— Если ты и наперед будешь так работать, мы с матерью подохнем с голоду. Понял?

— Понял.

— Сегодня опять пойдешь на сенокос. Завтра покажешь ладони, — закончил разговор отец.

Аэропланы, сделанные из листков, вырванных из прошлогодних тетрадей, пометили и сложили в Васькин школьный ранец.

Через полчаса четверка поднялась по крутой лестнице на высокое крыльцо ветряка, к месту старта. Когда Васька начал возиться с пряжками ранца, чтоб расстегнуть их, у подножия ветряка появился маленький лохматый мельник.

— Э-эгей, воробьи! Кши отсюда!

Три «воробья», оседлав перила, юркнули вниз. Четвертый, не освоивший этого вида верховой езды, в обнимку с ранцем мешком скатился по ступенькам и оказался у деда в руках.

— A-а, Пухова сынок? Мало я тебя снимал с ветрил, нечистая сила, чтоб тебя цыпки живого съели, — затараторил мельник. — Отведу к батьке, секир-башка сделает, в муку сотрет. Пойдем на-гора. Посидишь до вечера, а то мне, старику, скучно что-то одному.

Васька, почувствовав на плече сухую, но крепкую руку старика, сдался без малейшего сопротивления. Страшно идти к деду, который по ночам сычом оборачивается, но еще страшнее пойти ему наперекор — мало ли что он может сделать с человеком, который не покорился его воле.

Ребята стояли в стороне, беспомощно наблюдая за всем происходящим, но ничем не могли помочь товарищу, попавшему в плен к мельнику вместе с ранцем и аэропланами. Понуро опустив головы, улеглись на поросшую полынью лужайку. Каждый представлял себе, что ждет Ваську дома, если мельник исполнит свою угрозу и отведет его к отцу.

— Мы остались без самолетов, — сказал Яшка и ударил кулаком по земле. — Может, другое что-нибудь придумаем?

— А кто Ваську Пухова другого придумает? — резонно заметил Сережка-цыган.

Он всегда вот так — молчит, молчит, а потом как скажет, так в самую точку.

Антон приподнялся на колени:

— А по-моему… — он помолчал, обдумывая предложение, — надо как-нибудь Ваську украсть. Я так и слышу, как Пухов кричит: «Васька, ложись на порог, бить буду!» По-моему, надо выманить деда. Кто придумает что-нибудь такое, чтоб он выскочил из ветряка, как пробка? Думай, Яшка! Думай и ты, Сергей!

Дружно старались думать, но мысли в голову не шли. У Яшки перед глазами ползало по стебельку солнышко — пыталось взлететь, отвлекало и мешало думать. Антон не мог оторвать взгляда от облака, которое быстро закрывало небосклон. А Сергей, закрыв глаза, морщил в напряжении лоб и вспоминал, как он, полетев с арбы, остался цел и невредим. И вдруг перед самыми носами затосковавших ребят кувыркнулся и упал в траву бумажный самолет. Ребята переглянулись, бросились к нему. Затем они увидели в чердачном окошке ветряка Васькину руку. Вот она покачнулась, и еще один бумажный посланец приземлился около ребят. За ним прилетел третий. Четвертый, не успев отлететь от ветряка, перешел в штопор и упал. Сережкин, Васькин и Яшкин самолеты уже прилетели — этот принадлежал Антону. Он подбежал к нему, поднял и стал недоверчиво со всех сторон оглядывать. И тут он заметил, что в крыло самолета была вложена бумажка. У Антона немного отлегло. Он вынул бумажку и побежал к Яшке и Сергею.

Клочок бумажки был исписан чернилами и испачкан дегтем. Некоторые слова заплыли, прочитать их было невозможно. Первая строчка начиналась с кляксы, под которой навсегда были погребены неизвестные буквы. Дальше значилось «…дак».