— Этот бригадир, папа, хуже той бабки.

— Ты у меня поговори! — застучал отец косточками пальцев по настольному стеклу.

— Папа, ты мне не веришь? — Антон встал со скамейки.

— Верю, когда ты правду говоришь.

— Мы этого никак не могли, — вступил в разговор растерявшийся Яшка.

— Ты, председатель, верь на слово, — встрепенулся вдруг Сережка. — Цыган своему человеку ни в жизнь не соврет.

— На слово, говоришь? А бригадиру прикажете не верить? Вот что в этой записке на обороте написано. Я не стал вам читать ее до конца, думал сознаетесь по-хорошему. Вот… «мне про этих хлопцев один парняга сказал до точности. Встретил меня в селе и спрашивает: кино бесплатное будет? Я ответил: не заслужили, а он говорит: я знаю, кто разворотил копны, и назвал всех четверых».

— Что теперь скажете?

— То же и скажем. Брешет парняга. Брешет! — резко ответил Яшка.

На прощание председатель посоветовал подождать до завтра — пусть сено после сегодняшнего дождя просохнет, пойти с вечера и поработать так, чтоб разговор был закончен и чтоб не было никакого позора.

Сено — сеном, его сложить надо, даже если каждому придется поработать за троих. Труднее снять обвинение, тут уж ничто не поможет.

Васька Пухов вышел из конторы последним. К удивлению ребят, он еще мог разговаривать.

— Так обидно, хоть мать зови.

— Мать не надо, — ответил ему Антон, — а отца твоего позвать надо. Он может сказать, что мы были у него в Макаровой балке.

— А где были до того, он знает? — резонно заметил Сергей. — Могут сказать: разломали копны и сбежали. Голова ты моя, раскудрявая.

— Нет, нет, — вмешался в разговор Яшка, — надо начинать с того парняги, который нас оговорил.

Эта мысль всем понравилась, особенно Антону. Отец сказал, что «никакого кина не будет». Эти слова уже кто-то говорил? Антон остановился, обернулся к ребятам и выпалил на одном дыхании свое открытие:

— Ребятушки… Утром Афонька кричал нам вдогонку: «Никакого кина не будет». Точно, а?

С Антоном согласились. Он обнял друзей и предложил план, созревший в одно мгновение. План был принят. Ребята разошлись по домам с надеждой на то, что завтрашний день будет лучше сегодняшнего. Каждому из них еще предстояло держать ответ перед особым, неповторимым для каждой семьи домашним законом.

Редко Антону приходилось видеть мать праздно сидящей. А тут диво и только. Сидит за выскобленным до бела деревянным столом, положив перед собой оголенные до локтей руки. Антон остановился. Никогда он не замечал раньше, до чего материнские руки с древесиной стола сливаются. Даже прожилки на руках и на столе одинаково набухли.

— Заждалась я тебя, сынок, волнуюсь.

— А чего, мам? Все в порядке. — Антон хотел поворачивать оглобли. Он тяжело переносил разговор с матерью. Ругает она хоть и не обидно, но так, что хочется от стыда сквозь землю провалиться. А жалеть станет, непременно до слез доведет.

— Что отец говорил? Зачем звал?

— А просто так, — увиливал Антон от ответа. — Ты лучше скажи, что это Деркач такое говорит. Отца твоего, говорит, наказали сильно. Разве можно нашего папу наказывать? Он же самый, самый…

— Это не нашего с тобой ума дело. Отец мне про это ничего не говорит. Только и слов — так надо, им виднее. Скрытный он. Говорит, вы за меня не волнуйтесь. Я ему говорю — от людей неловко. А он, знай, свое. Заладил — так надо.

Ничего не прояснил для Антона этот разговор с матерью. Почему отец не переживает и даже соглашается? Так надо. Если бы Антона наказали в пионерском отряде, что сказал бы отец? Так надо, да?

Так и остался этот вопрос для Антона без ответа. Ответ придет к нему гораздо позже. Но до этого часа надо дожить. А сейчас?

А сейчас, хочешь или не хочешь, мучайся над разгадкой навалившихся тайн. Кто выбрал из омута их сетку? Как она попала к мельнику? Кто их преследует? Вот и копны оказались развороченными. Ко всему еще и Яшка… Когда вышли из колхозной конторы, стали расходиться по домам, он подошел к Антону и снова повторил хранившие тайну слова — «уркум-мукру».

Под горой, над хатами, еще лежала ночная тень, а слобода, поселок, Бургары уже умывались росным дождем, опадающим с проснувшихся деревьев.

На подгорной стороне села первой к солнцу прикасается пожарная вышка. Стоит она на лобном взгорье на стыке двух скособоченных улиц. Зимой от нее начинается спуск, по которому катаются ребятишки, кто на чем горазд, весной у ее подножия прогревается первая на все село зеленая лужайка, на которой собирается столько детворы, что мячу упасть негде. Летом детвора перемещается на берега Самары, а здесь поселяются тишина и покой, охраняемые аистами. Даже пожарники из уважения к птицам покинули вышку.

Аисты живут в Леваде с незапамятных времен. Под покровом их бело-черных крыльев, расправленных над селом, вырастали многие поколения. Сельчане не мыслят себе неба над родной стороной без двух-трех пар аистов, поднявшихся так высоко, что разглядеть их можно только запрокинув голову. Редкостное зрелище! Карусельным кругом, выше самого солнца, плывут, разобравшись попарно, царственно прекрасные птицы. Кружатся они бесконечно долго. Ни одного взмаха крылом за многие часы полета. Круг за кругом на одной и той же высоте, не меняя строя, вращается в голубом просторе эта небесная карусель. И вдруг с высоты на землю таинственными каплями падает звонкий перестук Аисты щелкают клювами — тук-тук, тук-тук. Заслышав это, даже занятый прохожий остановится и начнет обшаривать глазами высокое небо. Увидит крылатую карусель, покачает от удивления головой, улыбнется и непременно подумает: «Диво, а не птица».

На вышке, на самой ее крыше у аистов было гнездо. Оно чернело и топорщилось огромной косматой шапкой во все времена года. Зимой пустовало, а с весны в нем поселялись его бессменные голенастые хозяева. В мае аисты подолгу засиживались дома, а уже в июне из гнезда начинал доноситься неясный клекот неуклюжих птенцов, слышалась возня вокруг лягушки, принесенной родителями.

Антон проснулся с предчувствием каких-то больших событий. Мать пошла сдавать в колхозную кладовую выпеченные накануне круглые хлебы. На полу у кровати лежали солнечные квадраты окон, разделенные переплетениями рам.

Запах горячего хлеба дурманил голову. Пахло так вкусно, что Антон невольно проглотил набежавшую слюну. Второпях встал, пошарил по столу, заглянул под горячее полотенце и нашел то, чего ему со вчерашнего дня так хотелось — шершавую краюху ржаного хлеба и несколько долек молодого чеснока. Прихватил находку и постарался скрыться до возвращения матери.

Первую, начальную часть операции по плану, предложенному вчера Антоном, ему предстояло выполнить самостоятельно.

Он двинулся прямо к Деркачам, но Рыжего дома не оказалось. Где он, никто не знал. «Вот и ищи теперь ветра в поле», — подумал Антон, уходя со двора. На улице он неожиданно столкнулся с Яшкой.

— Телеграмма пришла, понимаешь? Из Киргизии отец прислал, — размахивал Яшка серым листком. — Приказано отбыть!

Антон знал, что Яшкин отец живет в Средней Азии. Ехать туда долго.

Телеграмма расстроила Антона. Он спросил:

— Когда ехать?

— Срочно, — ответил Яшка.

— А как же наша операция?

— Операция? Сегодня надо уложиться, понимаешь? А завтра — с первой машиной на станцию. Я быстро. Туда и обратно. Мать говорит: не зли отца, навести его. А мне, понимаешь, уезжать не хочется. Родина здесь как-никак. Я верно говорю — туда и быстро назад.

Они шли низами, тропинкой, петляющей между старыми покосившимися вербами. Ходить здесь было безопаснее, чем по улице: никто из своих не встретится, никто не скажет: «А ну, марш домой!»

Шли не торопясь и ничего не ведая, пока не услышали перестука аистов, круживших низко над селом. Они сразу поняли, что аистов что-то тревожит. Не сговариваясь, ребята бросились бежать к вышке.