— Петропавловка! Алло! Девочки, «Беркута». Алло! «Беркут»? Новости. Сию минуту двое ребят принесли парашют. Говорят из озера вытащили. Нет, недалеко. Ясно.

«Беркут» сказал, что в хуторе Водяном сегодня вечером взяли одного. В Осадчем видели человека со шрамом на верхней губе. Пеший. Если только будет покупать велосипед, значит он. Выброшенная группа должна была работать на велосипедах. «Устройте засаду. Где-то рядом с парашютом должна быть рация, — приказал „Беркут“. — Диверсант пошел или велосипед покупать, или на связь с соседом».

Антону показалось, что у него остановилось сердце.

— Этот человек уже купил велосипед, — с ужасом сообщил он.

— У кого?

— У нас. Мать продала.

— И куда же он с велосипедом делся?

Яшка сменил в разговоре Антона. Голос у него звучал намного увереннее. Старшой и Костя выслушали рассказ о том, как ребята были в ночном, как проверяли документы у человека, который рано утром шел на хутор Водяный. Он должен непременно вернуться, если оставил велосипед у какой-то левадинской старушки.

…Было далеко за полночь, но мать не спала. Она писала. Наверно, отцу. Сегодня он прислал письмо из Сталинграда. Лежит в госпитале. Его ранило на берегу Днепра под Лоцманкой.

Проскользнуть незамеченным и лечь спать было невозможно. На пути мать. Антон решил попросить у нее прощения без лишних слов.

Мать глядела на Антона с укором.

— Где был? Сережка тебя искал, с ног сбился.

— Ты прости меня, мам… не могу сказать. Но это в самый последний раз.

— Ты хочешь, чтоб я отцу написала, как ты меня слушаешься?

— Нет-нет. Папе писать про это не надо.

«Если бы ты знала, мама, — подумал Антон, — что сама ты еще виноватее меня… велосипед папин шпиону продала».

— Я тебя, Антон, предупреждаю. Запомни, — сказала мать и принялась дописывать письмо.

— Ладно… Мама, а ты не запомнила… этот, что велосипед у нас покупал… у него был небольшой шрам на верхней губе?

— Не приглядывалась… — ответила мать, не отрываясь от своего занятия. — Погоди, погоди, — остановила она Антона, собравшегося уходить в другую комнату. — Кажется, был шрам. Ну и что?

— Так, ничего.

Сережка уже крепко спал, но Антону уснуть никак не удавалось. Все события прошедшего дня он перебрал, вспомнил каждый свой шаг, все слова, сказанные и услышанные. Как будто все было ясно, можно бы и успокоиться, но… что-то снова и снова не давало ему уснуть.

«Этот Починкин не похож, вроде, на шпиона. Пошел в Водяный за племянником. У старушки велосипед оставил. У кого он ночевал? У Деркача? Ведь он спрашивал, где живет Деркач? Разве он знает Деркача? Чепуха какая-то… Если папа узнает, что мама продала его велосипед немецкому шпиону… А деньги…» — Антона словно током ударило. Он резко поднялся и уже сидя продолжал думать: «Деньги немецкие? Нет, они, как наши, только поддельные».

Мысль о том, что у них в доме лежат деньги, напечатанные в Германии, — вот что смутно тревожило и занимало Антона. Теперь он понял это. Деньги. У них в доме целая пачка поддельных денег.

Мать уже была в своей спальне. Легла на кровать, потушила лампу. Антон слышал, как она, укладывалась, вздыхала.

«Теперь надо дать ей уснуть. Неизвестно, как долго придется ждать. Еще немножко… Еще… Ничего не слышно. Деньги в сундуке, а, может, в выдвижном ящичке швейной машины. Спички у меня в кармане. Теперь уж можно. Всегда так, когда хочешь что-нибудь сделать особенно осторожно, непременно получается стук да бряк. Свалился наперсток. Но, кажется, кругом тихо. Вот и они, червонцы. Не хрустят, уже бывалые. А на свет?»

Антон повернулся к лампе, поднял червонец над головой и замер от ужаса. В дверях стояла растерянная мать.

— Антон?! Господи! Ты что же это делаешь?

Мать всхлипнула и прислонилась к косяку. Ей стало не по себе.

— Антон, ты что задумал? Зачем тебе понадобились деньги? — Опустилась в бессилии на стул, стоявший около двери. — Без отца-то, без отца…

«Если ей сказать об этих деньгах, — заколебался Антон, — нельзя… Уркум-мукру, уркум-мукру. Нет уж… Пусть поплачет мать, потом узнает, что сама виновата больше меня». Шагнул к койке, лег и укрылся с головой.

Скот начинали гнать через село с рассветом. В этот час испокон по улице проходило стадо. Пастух с подпаском шли вдоль села, собирали коров не торопясь. Хозяйки выгоняли буренок за ворота, провожали ласковыми взглядами своих кормилиц, здоровались с пастухом, сердобольные опускали в сумку подпаска пирожок. Подпасками в Леваде ходили поочередно. Случалось и Антону просыпаться в эдакую рань с неохотой. Мать снаряжала и выводила его за ворота сонного, готового упасть где-нибудь и уснуть.

Вот и сегодня по улице на рассвете бредет стадо коров. Обычное дело. И все же бредет оно не в ту сторону. В той стороне, за Левадой, куда гонят эти усталые люди свои стада, нет-лугов. Там только дорога, полынь, да овраги. Не от добра идут они в ту сторону, не по своей воле. Гонит эти стада война.

«Конечно же, — думал Антон о своем, — Починкин от нашего дома пошел с велосипедом в сторону поселка».

У поселковых за последнее время останавливалось столько всякого люда, что хозяйки только руками разводили в ответ на вопросы Антона и Яшки. Никто не приметил человека со шрамом на верхней губе. Никакого велосипеда и не видели даже.

У кладбища ребята остановились. Конец поселка сворачивал в сторону. Третья хата Афонькина.

В следующее мгновение Антон и Яшка упали в полынь. Афонька выковылял со двора на велосипеде. Руль в его руках непослушно вертелся туда-сюда. Рыжий не умел ездить. Своего велосипеда, ребятам это доподлинно было известно, у них никогда не было.

Яшка сказал:

— Заберем? Велосипед твой.

— Нет, не надо, — остановил его Антон. — Давай лучше за барбарис спрячемся.

Только успели спрятаться, как из деркачевского сада во двор вышел тот самый человек. Потрогал дверную ручку — закрыто. Огляделся вокруг. В это время Афонька ехал на велосипеде мимо двора. Починкин преградил ему дорогу, положил руку на руль.

— Научился?

— Немного, — Афонька расплылся в улыбке.

— Что нового?

— Ничего. А где же ваш племянник, за которым вы ходили в Водяный хутор?

— Заболел он. Пристроил пока к соседям. После приеду.

Антон присмотрелся. Починкин вел велосипед мимо самого куста барбариса. За голенищем у него был все тот же насос. Но и на раме насос… Два насоса? Афонька — за ним, не отстает. Остановились. Починкин спросил у Афоньки:

— Говоришь, никаких новостей нет?

— Одна новость есть. Но это не новость, а секрет.

— Тайна? — переспросил Починкин.

— Наши слободские пацаны парашют нашли.

— Заявить надо, — посоветовал Починкин.

— Они его спрятали.

— А больше ничего не нашли?

— Да где им, — съехидничал Афонька, — парашют и то девчонка нашла. Пошли рыбу ловить и вот повезло. Но ничего, сегодня все равно я найду его и заберу.

— Ну пока, — Починкин стал прощаться. — Ты отличный парень. Отцу передашь мое спасибо. Да, — вспомнил Починкин, — ты поосторожней, тут у одного вашего пацана пистолет есть. Такой паренек, в кожаной куртке.

— У Яшки Курмыка? — у Афоньки вытянулось лицо.

Починкин ему не ответил, сел на велосипед и покатил вдоль слободы. А Афонька, оставшись на месте, крикнул ему вдогонку:

— Заезжайте еще!

Пока Починкин ехал круговой дорогой через мост, Антон и Яшка заглянули в сельсовет.

…Старшой и Костя перешли Самару вброд. Вдоль кукурузных рядков, не пригибаясь, добежали до тернового леска. А еще через несколько минут на тропинке, петлявшей между озер, показался Починкин.

Ребята спрятались в овраг, вымытый весенней водой, лежали голова к голове, уткнувшись носами в траву. Кругом тишина. И вдруг проклятая сорока откуда ни возьмись. Тараторит и тараторит над леском. Может, это и насторожило Починкина, а может, он вовсе и не тот человек, которого ждут в засаде старшой и Костя.