Я услышал шаги, и сердце вдруг забилось чаще. Ну и что это такое? Волнуюсь? Э, Сёма, хорош, ты же самурай, живи так, будто уже умер! Не верь, не бойся, не проси, не пали пачку и не умничай – глядишь, прокатит. Ну, в крайнем случае, мать сдаст тебя психиатрам. Тоже лулзы, почему нет.

– Кто? – послышался голос.

Знакомый голос, родной.

– Я.

Щелчок замка. Скрип двери, открывающейся вовнутрь.

– Ключи, что ли, забыл? – проворчала мама, отступая в глубину прихожей.

Боже, какая она молодая! Это казалось чем-то неприличным. Волосы ещё темные, она их даже не красит, ни намека на седину. Очков нет, спина прямая…

– Н… Не знаю, – дрогнувшим голосом сказал я и робко шагнул через порог. Захлопнул за собой дверь. А потом сделал то, что делал уже много лет подряд, переступая этот порог: обнял маму и поцеловал её в щеку.

– Ой, Господи, чего это? – удивилась мама. – Двоек, что ли, нахватал?

– Нет, – вздохнул я. – Просто рад тебя видеть.

На глаза навернулись слёзы – так некстати!

– Семён, да ты чего? – всполошилась мать. – Утром же только виделись! Что с тобой, Сёмочка?!

– Да? – раздраженный мужской голос в трубке. И зачем в таком тоне отвечать? А, да, точно, девяностые же только закончились, все на нервяке, общественные доминанты – ненависть и агрессия, граждане в режиме атаки двадцать четыре часа в сутки.

– Доброго вечера, – сказал я бодрым голосом. – Не могли бы вы позвать к телефону Катю, если вас не затруднит?

– А кто спрашивает? – рявкнул голоc.

А кто отвечает?! Нет, ну полная бездуховность, блин. Какая тебе разница? Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка.

– Семён Ковалёв, одноклассник.

– Ковалёв? – рыкнул голос.

– Ага.

Трубка брякнула об стол, и я услышал, как мужик зовёт Катю. Я зевнул. Из зала доносилось бубнение телевизора – мама смотрела какую-то ерунду – а я стоял в прихожей, одной рукой прижимая к уху трубку, а другой вертя авторучку. На старинный холодильник "Ока", который жил у нас в коридоре, рычал, как трактор, и генерировал около двадцати тонн снега в сутки, я положил листок бумаги.

– Алло, Семён? – Голос Кати прозвучал хрипло, похоже, от волнения. Милота какая, аж бабочки в животе запорхали.

– Угу, я. Как ты в целом?

– Да я-то в порядке. – Она осторожно откашлялась. – А ты?

– Вроде жив пока, но на всякий случай завтра к венерологу запишусь.

Показалось, или она хмыкнула? Нет, если она ещё и над моими шутками начнёт смеяться, я точно попал. Уровень опасности зашкаливает.

– Дурак ты, – прошептала мне в ухо трубка.

Вот и приехали. После такого интимного шёпота уже и дурак поймёт, что обратку не врубить. Придется либо рвать всё разом, либо играть в школьную парочку. В тринадцать лет… Нас же с дерьмом съедят любимые одноклассники. Катю-то, может, и нет, а меня – точно. Сказать ей, что я женат? Формально-то развестись мы с Наташкой не успели…

Я откашлялся.

– Слушай, Кать… Я тут столкнулся с уроками. В дневнике вроде разобрался, но на последнем русском меня как бы не было. Скажи, чего там назадавали?

– Конечно. Сейчас!

Лет через десять такой поворот беседы разочаровал бы ее. А сейчас – ей интересно. Интересно мне помочь, интересно быть полезной. Ребенок ведь совсем, ну куда я лезу? Да она мне в дочери годится, на полном серьёзе! Лучше бы Гоше позвонил, мудаку этому недоверчивому.

Кати не было с минуту. Я ждал. Постукивал по телефонному диску ручкой. Офигенная вещь – телефон с диском. Помню, когда мобильные пошли в широкое распространение, я вдохновился идеей сделать мобильник с диском. Жаль, склад ума у меня не технический, а то эпичный девайс бы получился.

– Алло, ты здесь?

– Не, я дома, там только мой голос.

Хихикнула. Злодейка коварная! Я ведь тоже не железный, право слово. Сознание у меня, может, и взрослое, а мозг и организм – сопляческие. И этот самый мозг сейчас упорно Катю представляет. Как она улыбается, листая страницы дневника. Надо же, как можно перевернуть всё в голове у девчонки, просто сделав неудачную попытку самовыпилиться.

– Параграфы семь-восемь, упражнение шестьдесят два, – сказала Катя.

– Параграфы фигня, – машинально сказал я, записав номер упражнения. – Всё?

– Нет, ещё понятийная тетрадь.

– Это ещё что за х**ня? – вырвалось у меня.

– Семён! – грозно крикнула мать из комнаты. – Что за слова? Ты с кем там разговариваешь?

Я заткнул пальцем ухо.

– Извини, – сказал в трубку. – Какая, ты говоришь, тетрадь?

– Понятийная, – повторила Катя. – Надо из параграфов туда правила выписать.

– Какая немыслимая подлость… Ладно, принято. Какие, говоришь, параграфы?

Выяснив всё, что мне нужно, я поблагодарил Катю за её сказочную доброту и суп, после чего снова вынес ей мозг, попросив позвать к телефону отца.

– Слушаю, – гаркнул ещё более недовольный голос.

– Только один вопрос: как меня зовут?

– Что?

– Моё имя. Или фамилия – хоть что-нибудь.

– Пацан, ты чего, забыл, как тебя зовут?

– Прекрасно помню, но мне интересно, помните ли вы?

– Тебе заняться нечем?

– Полно занятий. Так что, не скажете?

Бряк. Гудки.

– А за каким тогда хером ты спрашивал, кто звонит, мудак? – вполголоса спросил я у телефона.

Телефон промолчал.

– То-то же, – сказал я и пристукнул его трубкой.

Меня начинало всё бесить: никотин выходил из организма, да и голова побаливала – всё как я предполагал. А ещё этот грёбаный русский…

***

Вернувшись за стол, я заскучал. Русский язык меня всегда выводил из равновесия. Вроде бы, с точки зрения логики, всё должно было быть наоборот. Яжписатель, всё такое. Но зубрёжка правил имеет мало общего с творчеством. И вообще, с какого перепугу какие-то левые дядьки и тётки будут мне рассказывать, как я должен расставлять знаки препинания в МОЁМ тексте? Он – мой, ясно? И если я захочу поставить запятую перед началом предложения – значит, мать вашу, так оно и надо, и не вашего ума дело, почему оно так.

В этих ваших интернетах тоже до чёрта умников, которые лезут каждую запятую править. А на три буквы пошлёшь – обижаются. Они же, мол, к тебе с добром, а ты их – на буквы, да ещё и на три. А ведь и сейчас таких дебилов – пруд пруди. Интересно, как они без развитого интернета держатся? Может, у них свои какие-нибудь кружки, сообщества есть по взаимной мастурбации? Стырит один у одноклассника тетрадку, соберёт друзей в каком-нибудь заброшенном здании, сядут кружком со спущенными штанами – и наяривают. Только и слышны страстные шепотки: "Ой, деепричастный оборот не обособлен… Смотрите, смотрите, "не" с глаголом слитно, ах-х-х-х". Крепитесь, ребятки, недолго осталось. Тырнет грядёт. А ещё там на сиськи посмотреть можно будет. Бесплатно, без регистрации и смс.

Сколько надо мной учителя ни бились – в школе, да потом в универе – я с правилами так и не подружился. Так и остался при своём глубочайшем убеждении: читать надо больше. Причём, нормальных авторов, классических. Тогда уже просто по привычке будешь писать правильно, а если вдруг сотворишь нечто такое, до чего классикам было как до луны пешком – ну так там уже свои правила устанавливай. Твой язык – твои правила. Офигенный лозунг, кстати.

Эх, а ведь матерись не матерись – уроки делать надо. Если я сейчас на учёбу забью, жизнь моя однозначно лучше не станет. Закурить бы… А ещё лучше – выпить и закурить. Но мама, боюсь, не поймёт ни того, ни другого. Ладно, возьму себя в руки. В конце-то концов, ну не может у этого тела ещё быть никотиновой ломки!

Может, кофейку замутить? Так-то мысль.

Я прошёл неслышно в кухню, ткнул электрочайник, который некогда был белым, а теперь приобрёл благородный цвет слоновой кости. Открыл шкафчик и разочарованно цокнул языком. В шкафчике стояла мягкая пачка "Монтеррей". Та самая, на которой мужчина и женщина склоняются над чашкой с такими лицами, будто готовятся занюхать по жирной дороге чистейшего кокса. Меня передёрнуло. В тридцать лет я бы поостерёгся находиться в одном помещении с таким растворимым продуктом. Жизнь-то одна! Ха, смешно. Н-да, смешно… Ладно, выбора нет. Жили мы в начале двухтысячных и вправду небогато.