– Смысл? – переспросил я. – Смысла не существует. Жизнь – вообще штука бессмысленная. Ты вот знаешь, зачем живёшь?

– Конечно, – выпалила она, не подумав.

Я избавил её от неловкого молчания, не стал спрашивать: "Ну и зачем?".

– Везёт тебе, – сказал я, стряхивая пепел вниз, на улицу. – А я вот понятия не имею.

И наклонился вперёд – просто посмотреть. Мне интересно было посмотреть всё, что меня окружало, другими глазами. Глазами путешественника во времени.

Катя вцепилась мне в руку мёртвой хваткой. Я рассмеялся.

– Ладно, слушай. Я торжественно тебе клянусь, что не покончу с собой, окей? Договорились?

Я смотрел ей в глаза. Она неуверенно кивнула, но руку не отпустила, только хватку чуть ослабила.

– Тебе не нужно со мной общаться, – пояснил я свою мысль. – Ты ничем мне не обязана, понимаешь?

Она не понимала.

– Ты хотел выброситься в окно из-за меня…

– Нет. Если честно, ты там вообще была ни при чём.

– Но почему тогда?

– Почему…

Она всё ещё держала меня, но теперь уже не так крепко. Я легко повёл рукой и как-то незаметно приобнял её за талию, притянул к себе. Это вышло так естественно, что Катя даже не дёрнулась. Каким-то шестым чувством она ощутила, что я знаю, что делаю, и покорилась. А я… Ну, я действительно знал, что делать с девчонкой, которая в тебя вцепилась, рефлексы-то не пропьёшь.

– Потому что я не знаю, зачем мне жить, – сказал я. – Потому что всю жизнь я убеждал себя, что жизнь – это книга, которую мы пишем. А не так давно до меня дошло, что книгу пишут другие люди. А нам только и остаётся, что делать заметки на полях неразборчивым почерком. И вот эта пачкотня – и есть жизнь. Так если нам не дано написать ни одной строчки в этой книге, неужели нельзя хотя бы вырвать страницу, а?

Я вздохнул, посмотрел в небо и торжественно добил сигарету "Космос".

– Как видно, нет, – сказал я, запулив окурок щелчком с балкона. – Все те, кто пишет нашу книгу, сразу впадают в графоманскую истерику. "Стоять! Не смей! Мы ещё не всё написали!"

Повернув голову к Кате, я грустно улыбнулся и спросил:

– Ну и? Ты тоже хочешь что-то написать?

Прошло ровно три секунды. Я чувствовал их, как будто они протекали сквозь меня. Долгие, тягучие. А потом Катя сказала:

– Да, – и поцеловала меня в губы.

Вас когда-нибудь целовала тринадцатилетняя девочка? Меня – нет. И я понятия не имел, что делать дальше.

Из Катиного подъезда я вывалился, тяжело дыша, с таким ощущением, будто дядя Петя вот-вот вытащит меня за шкварник из этого мира и скажет: "Сёма, ты совсем ох**л?"

– Так делать – нельзя! – вслух изрёк я. Потом задумался, вспоминая ощущение от прикосновения тончайших девчоночьих губ к моим губам, и глубокомысленно добавил: – Но иногда – можно.

В конце концов, кого бояться? Я уже объективно самое страшное в жизни пережил, мне теперь облажаться просто физически невозможно. И чего я так всполошился? Зачем убежал?

"Я ведь не люблю её, – сказал я себе. – Совсем!"

"Зато она тебя теперь любит, – ответил я себе с усмешкой. – Совсем!"

"Ну и зачем мне эти головняки? Господи, да я с того света вернулся полтора часа назад!"

"Ну вот, видишь? Тебе потребовалось меньше полутора часов, чтобы завоевать сердце красавицы. А это у тебя ещё башка немытая!"

– О, Сём! А ты чё тут?

Я дёрнулся, выходя из транса. Передо мной стоял какой-то чмошный сопляк в вельветовой куртке.

– Тебе чего? – огрызнулся я. – Ты кто?

Лицо пацана сделалось обиженным. Он угрюмо шмыгнул носом, поправил сумку на плече. Сумка дала моему несчастному мозгу встряску. Сумка-то школьная. Значит, ученик. Лет ему, навскидку, как мне. Одноклассник? Да и в лице что-то знакомое… Ах ты ж, блин, надо было так лохануться!

– Гоша, ты? – добавил я тепла в голос. – Извиняй, не признал. Ты так изменился…

С Гошей у меня до последнего были довольно тесные отношения. Не реже раза в месяц мы с ним встречались и выпивали. Зачем выпивали – сами не знали. Ни его, ни меня выпивка не вдохновляла. Но когда двое взрослых мужиков встречаются "просто так, пообщаться", это выглядит как-то нездорово. Вот мы и…

– Чё ты гонишь? – продолжал дуться Гоша. – Чё я изменился?

– А чё ты чёкаешь? – перешёл я в наступление. – Чё, чёкалка отросла, или чё? Дорогой друг чуть не помер, а он – нет чтоб хоть эсэмэску написать, типа, чё как…

– Чё написать? – совершенно офигел несчастный пацан.

– Вот тут ты прав, Гоша. Тут ты совершенно прав. Без мобильной связи мы будем очень серьёзно обламываться. Это ж постоянно придётся встречаться лично, как дикарям, или первобытным людям.

Гоша хлопал глазами. Похоже, я перегрузил его по самые гланды. И решил сбавить обороты, тем более что пар после сцены с Катей вроде как выпустил, отлегло. Рука сама собой потянулась к карману. Так, не тот карман, тут у меня болт. А сигареты – вот они, ага.

Глаза у Гоши округлились.

– У тебя чё, сигареты есть? – сдавленно прошептал он.

– Угу. Хочешь?

– Дурак! Пошли за бункер, увидят ещё…

И мы пошли за бункер. Там я опять залип.

Годы прошли с тех пор, как я покинул родной посёлок. Иногда наезжал, матушку проведать, и потому знал, как тут скоро всё изменится. Вот например эта хреновина. Бункер. Двухэтажная композиция, шедевр совкового концептуализма, сваренный из сурового листового железа, с железной лестницей, по которой нужно подниматься на второй этаж, заходить в тёмное мрачное помещение и вываливать мусорное ведро в вонючую ёмкость, стараясь не потревожить роющихся там бомжей. А потом – где-то раз в неделю – приезжает специальный самосвал. Ради него открывают ворота первого этажа, самосвал заезжает туда жопой, и над ним открываются нижние створки мусорной ёмкости. Весь мусор вываливается в кузов, и его увозят куда-то – может, мусорных гномиков кормить, никогда об этом не задумывался.

– А в будущем его уже нет, – грустно сказал я, глядя на бункер, стоя в сырой жёлтой траве.

В будущем бункер, видимо, сдали на чермет, а вместо него поставили более вменяемый контейнер. Теперь бабулькам не приходилось, трясясь от ужаса, карабкаться по скользким ступенькам. Хотя они, по правде сказать, никогда и не карабкались. Либо просили кого молодого и не дерзкого сбегать, либо тупо оставляли мешок у подножия.

– Кого нет? – спросил Гоша и, не дожидаясь ответа, сказал: – Я этой зимой с перил прыгну, отвечаю!

Я вздрогнул. И что это было? Такой тонкий подъ*б? Я даже заколебался – стоит ли этой змеюке сигарету давать.

А потом вспомнил. Была у нас с Гошей такая веселуха – зимой прыгать с лестницы бункера. Посередине лестница прерывалась небольшой площадочкой – сперва мы с неё прыгали. Потом стали карабкаться повыше. Апофигеем стала верхняя площадка. Прыгая оттуда, по пояс уходишь в сугроб. Веселуха – уссаться можно. А теперь Гоша имел в виду, что он ещё и на перила влезет, плюс метр-метр двадцать, то есть. Отважно, надо признать. Когда стоишь и за перила держишься – есть время подумать, сдать назад, сказавшись больным. А если встал на узенькие перила, то тут уже только два пути: либо слезать, либо падать. Падать, правда, можно вперёд, или назад – затылком об железный порог, или кубарем по ступенькам. Вперёд – лучше, там шансы есть.

– Не, не прыгнешь, – протянул я Гоше сигарету. – Зассышь, точно тебе говорю.

Как сейчас помнил, что – зассыт. И я зассу. И даже Санёк – одноклассник, случайно проходящий мимо и вдохновившийся нашей забавой – тоже зассыт. С перил – это уже очень ссыкотно.

– Сам ты зассышь! – не поверил Гоша.

– Но-но! Видал, как я сегодня чуть из окна не выпрыгнул? Там-то повыше будет.

– Ага! Не выпрыгнул же!

– Слышь, да я с восьмого летал! Веришь?

– Го-о-онишь! – засмеялся Гоша.

Я задумался, поднеся ему огонёк. Рассказать, что ли? Друг мне, пожалуй, понадобится, тем более, к Гоше я давно привык. А что это за друг, если ты ему не доверяешь? А с другой стороны – ну какой он мне друг? Вон, всех интересов – с бункера прыгнуть. Фи!