– Уходите, Вайтеш! Уходите, прошу вас! – взмолилась жена Сайласа.

Вайтеш выбежал из дома и долго ещё бежал бы, если бы в потёмках не налетел на какую-то девушку, стоявшую посреди дороги.

– Ой, простите, – стала извиняться она. – Я, дура, встала прямо на дороге, совсем не подумала о том, что этой ночью кто-то может пробегать здесь.

Вайтеш сильно смутился, потому не заметил всей странности того, что сказала незнакомка.

– Простите и вы, это мне следовало быть осмотрительнее.

– Ничего, ничего, вы вовсе не виноваты, – отмахнулась девушка и звонко рассмеялась. Вайтеш как будто почувствовал на себе неодобрительные взгляды разбуженных её смехом соседей. – Вы здешний? – игриво поинтересовалась она.

– В определённом смысле, – неуверенно сообщил Вайтеш.

– А вы смешной, – девушка опять расхохоталась. – Не хотите составить мне компанию и прогуляться? Я не люблю гулять днём, понимаете, вся эта городская шумиха не по мне, я больше люблю уединение, но раз уж и вы ещё не спите, я буду рада вашему обществу. Как ваше имя?

– Вайтеш, – отозвался Вайтеш.

– Интересное у вас имя, – сказала девушка и почему-то облизнулась. – А я Люила. Ну что ж, идёмте, Вайтеш, – кивнула она, даже не удосужившись дождаться согласия Вайтеша, который был так ошарашен этой ночной встречей, что не успел мысленно отговорить себя от неожиданной прогулки. Люила была поистине привлекательна, её нежное лицо будто излучало доброту, Вайтеш раньше не встречал таких притягательных женщин. В Дуодроуде были, конечно, красивые девицы, но все они были похожи друг на друга, их красота не была особенной.

– У тебя есть родители? – неожиданно поинтересовалась Люила. Вайтеш отрицательно покачал головой. – Как же так? Получается, ты совсем один? Ты знаешь, кем они были?

– Мой отец был сапожником, а матери и вовсе не было, – сухо ответил Вайтеш, он не любил говорить о семье. – А ты, есть у тебя какие-нибудь родственники?

– О да, – весело откликнулась Люила. – Но и я не помню лица своей матери. Она умерла очень давно, мне отец рассказывал. Но он окружил меня заботой, о какой только может попросить любое дитя. Он любит меня, и я люблю его.

Надо сказать, Вайтеш действительно много и часто о себе думал, но несмотря на это он, и правда, был умён, хотя не эта черта заставляла его оставаться ночью в кровати. Вайтеш был подозрителен настолько, насколько это было вообще возможно. Пока Люила болтала, Вайтеш скрупулёзно вспоминал все детали их знакомства. То, что случилось с ним до их встречи, то, что она говорила после неё, то, как она улыбалась. Это насторожило Вайтеша больше всего остального. Ещё час назад его поглощал страх такой же неизвестной улыбки. Теперь же Вайтеш пытался воссоздать этот страх намеренно, ведь во что во что, а в случайности он не верил. "Какой бы ни выглядела эта Люила, что она делала на этой проклятой дороге в такой поздний час, когда все уже спят? В конце концов, сейчас ночь и мы одни, и мы…" Вайтеш огляделся. Они были за стенами города.

Его глаза начали подёргиваться от ужаса. Люила ушла вперёд, приплясывая и напевая, темнота совсем не пугала девушку. Но Вайтеш, всё в нём говорило: "Беги! Беги так быстро, как только можешь!" Но тело не слушалось Вайтеша, он покорно плёлся следом за Люилой, всеми силами пытаясь противиться безумию, сковывающему его разум. А Люила всё хихикала:

Лю и Ла, я вас ждала,

Где сестра, там есть пора.

В горле у Вайтеша застрял вопль и растворился где-то в глубине, отозвавшись каким-то сдавленным пищаньем. Люила обернулась и застыла на месте, уставившись на Вайтеша.

– Папочка меня любит, – тихо сказала она. – Ты мне не веришь? Папочка любит Люилу, и Люила любит папочку. Ты мне не веришь? Почему ты мне не веришь? – девушка медленно приближалась к Вайтешу, и чем ближе она подходила, тем яснее он видел её улыбку. А она улыбалась, всё это время улыбалась. Но в городе, в тенях улыбки было не разглядеть. Не разглядеть было и зубов, тёмно-коричневых гнилых зубов, усыпанных чёрными дырочками, которых, казалось, было больше, чем звёзд этой ясной ночью. – Папочка меня любит. Он очень сильно меня любит. А я люблю его. Я очень сильно люблю его. Ты мне не веришь? Почему ты мне не веришь? Иначе, зачем бы я привела тебя сюда, если не ради папочки? Ну что, теперь-то ты веришь?

Люила бросилась на Вайтеша, она чуть не коснулась его лица своей улыбкой. Вайтеш зажмурился и вздрогнул. Он был у себя дома. Сон понемногу оставлял его, но Вайтеш по-прежнему лежал в постели, лежал и не мог пошевелиться. Он пытался не заснуть, отогнать пугающий силуэт Люилы, которая улыбалась ему страшной улыбкой из каждого угла его уютной зашторенной спальни всякий раз, когда Вайтеш закрывал глаза. Связанный ужасом, он попытался слезть с кровати, но каждое прикосновение его голых ног к прохладному полу заставляло Вайтеша опять переноситься туда, к Люиле, ощущать на коже её отвратительную улыбку.

Вайтеш скатился вниз по лестнице и вывалился из дверей дома. Каждый шорох, любое слабое постукивание или дуновение ночного ветерка навеивало безумие. Вайтеш старался храбриться, но приплясывающая тень Люилы преследовала его, куда бы он ни бежал, и как бы ни хрипел. Повсюду стали загораться кровавые колечки. Вайтеш схватился за голову и закричал, что есть мочи. Он впивался пальцами себе в глаза, только бы не видеть, только бы не видеть всего этого.

– Ясность! Грядёт Ясность! – прорезал ночную тишину старушечий голосок. Вайтеш забился в какую-то щель между домами в попытке спастись от дребезжащих криков, но они охватили весь его разум. – Ясность! Грядёт Ясность!

Вайтеш хотел, чтобы его оставили в покое, он бормотал и скулил: "Уходите, уходите". Но десятки кровавых колечек, не переставая, пялились на него, будто только он и был им интересен. Никогда до этого Вайтешу не было так страшно и одиноко. "Уходите, оставьте меня". Гадкая песенка Люилы всё ещё пронизывала Вайтеша: "Лю и Ла, я вас ждала". "Оставьте меня, вы. Все вы. Я всего лишь бедный Вайтеш. Зачем вам бедный Вайтеш? Оставьте бедного Вайтеша в покое", – повторял он тихо-тихо, закрыв глаза и покачиваясь вперёд-назад. "Мне всё это привиделось. Нет никакой Люилы и никаких кровавых колечек. Я дома, я у себя в спальне, я в кровати, я под одеялом, я никому не нужен. Это же ясно, как день, это же…"

– Ясность! Грядёт Ясность! – раздалось откуда-то. Вайтеша окутывал жар, глаза залило красным, он уже не мог думать, не мог произнести ни одной мольбы. Всё, что ему оставалось – покачиваться вперёд-назад, вперёд-назад. Но неожиданно красные точки начали гаснуть. Их становилось всё меньше и меньше, вопли тоже затихли.

Спустя некоторое время Вайтеш осмелился приоткрыть глаза и боязливо огляделся. Вокруг никого не было. Неподалёку от Вайтеша маячило какое-то светлое пятно. Вайтеш присмотрелся: это был склонившийся над землёй человек в белых одеждах. В груди Вайтеша бурлил страх, но почему-то очень далёкий, словно ему поддался предел собственной опаски, и он больше не подвластен неутолимой тревоге. Но Вайтеш не смог толком различить ничего существенного, и когда любопытство взяло верх над ним и он высунулся-таки, чтобы рассмотреть всё получше, человек уже исчез. Вайтеш стал судорожно вертеться на месте в поисках незнакомца, и в этот момент кто-то ударил его по голове. Силы покинули Вайтеша, и он потерял сознание.

Этим, как и любым другим ранним утром в роскошных покоях было промозгло и сыро. Ойтеш ёжился у себя в постели, думая о том, как изумительно было бы и дальше в ней оставаться, и пусть эти бесноватые дурачки сами правят, коли угодно, только бы отделаться от них. Всё утро Ойтеша мучила жажда, но встать с кровати для него оказалось не так-то просто. Усеянное бархатными подушками, кружевными одеялами и покрывальцами ложе не хотело отпускать того единственного человека, которому позволительно в них нежиться. Ойтеш расстегнул ночную рубашку, расшитую белыми шёлковыми полосками, возможно, слишком уж вычурную. Из-за вопиющих тёмно-коричневых, почти чёрных ниток, пошедших на изготовление сего предмета одежды, Ойтеш выглядел довольно нелепо, но это нисколько не тревожило его. Он с удовольствием почёсывал затёкший за ночь упитанный живот и не беспокоился ни о чём, разве что о несвоевременном пробуждении. Ойтешу хотелось запереться в своей любимой спальне навечно и не впускать внутрь даже слабые рассветные лучи, но и у него были свои обязанности, хоть и весьма мелочные, как он сам о них думал.