В качестве обложки издания использована художественная работа А. Чернышёва, созданная по просьбе автора.

Вайтеш задумчиво плёлся по дороге в сторону городского трактира. В Дуодроуд часто захаживали бродячие путешественники. И некоторые горожане даже изредка приближались к ним и расспрашивали о том, о другом. Но Вайтеш не хотел, а скорее даже не мог похвастаться ни одной подобной историей. Невнятные отрывки придорожных баек пугали его. И пальцы Вайтеша всякий раз судорожно замирали, когда он старался не вслушиваться в рассказы безумцев, которые, по их словам, частенько прогуливались там, снаружи. Из города Вайтеш выходил разве что для разнообразия, и то ночью. Но ночь в Дуодроуде могли бы назвать ночью, разве что те, кто никогда не бывал здесь. Это был пугающий город. Пугал он даже не тем, что Они постоянно пялились – дело было в Их глазах. В ничего не выражающих, мертвенных кровавых колечках, тлеющих в тусклых любопытных глазницах. Они смотрели. Всегда смотрели, словно только Вайтеш и интересовал их. Он давно уже перестал уповать на то, что его осторожная тихая поступь когда-нибудь будет принадлежать ему одному. Никаких иных источников света, лишь десятки кровавых колечек в темноте, следящих за усталым путником, что спешит в единственное место в городе, где есть какое-никакое освещение. Да и то слабое и безжизненное.

Всюду, куда бы Вайтеш ни направлял свой взгляд, виднелись наскоро сколоченные хибары. В них покоились умирающие от сырости дуодроудские горожане. С каждым днём они мёрли всё настойчивее и настойчивее. Необтёсанные шершавые доски и брёвна ощетинились острыми щепками, не позволяющими притрагиваться к себе никому, кроме своих хозяев. Дверные проёмы бедных неказистых жилищ были завешены выцветшим грязным тряпьём, испещрённым какими-то тёмными пятнами. Они не давали Вайтешу покоя, но, сколько бы он ни всматривался в разодранные ткани, слоями наложенные друг на друга, так и не мог выявить консистенцию этих отметин.

Этой ночью Вайтеш ворочался в постели слишком долго, и сон ускользнул от него. Он попытался глубоко задуматься и побыстрее забыться, но прохладное тревожное посвистывание ветра никак не хотело оставить его наедине с неспокойным отдыхом. Вайтеш натянул плащ, купленный на последние деньги, прямо поверх ночной одежды, поскольку постель, по-видимому, не намеревалась этой ночью согревать его продрогшие пальцы. Сегодня Вайтеша ждали в другом месте, и это место – трактир "Рыба на мелководье", любимое заведение Вайтеша, к слову сказать, единственное в городе. Приятно было иногда наведаться туда, заказать кружечку эля и послушать неумело поющего барда, чья лютня отжила своё ещё до того, как попала в руки её последнего обладателя. Но Вайтеш проводил унылые вечера в "Рыбе на мелководье" отнюдь не оттого, что его прельщали стоны этого горлопана или дважды разбавленная по пути к столику посетителя выпивка. Вайтеш не хотел оставаться один в отвратительной темноте, объятия которой не могли скрыть его от десятков кровавых колечек. Только стены дуодроудского трактира могли избавить Вайтеша от ненавистных взглядов. Поэтому он так хотел попасть сюда.

В "Рыбе на мелководье" было довольно людно, но, несмотря на это, всегда находился и свободный стол, за который и усаживался Вайтеш. Трактир был гостеприимен, в какой бы поздний час Вайтеш ни переступал его порог. Впрочем, "Рыба на мелководье" был не похож на другие подобные пристанища. Народ здесь собирался, прямо скажем, разный. Иногда среди гомона и пьяных выкриков можно было различить даже скудные молитвы. Вайтеш любил вслушиваться в них, хотя сам он никогда не молился.

Вайтеш примостился на шатающейся недлинной скамье, старательно пряча под плащом ночную рубашку и подранные штаны. Зачем одеваться в выходное, если через несколько часов всё равно возвращаться домой? Ему всего-то хотелось развеяться. Для этого не требуется выглядеть солидно. Да и в каком бы виде он ни выходил из дома, Они не переставали таращиться.

– Ты не понимаешь, – зашептал кто-то совсем близко, но Вайтеш не разобрал, откуда исходит шёпот. – Нужно убираться отсюда, да поживее, пока мы сами живы. Они все, Они замышляют что-то очень нехорошее.

– Чего же Они такого замышлять-то могут? – небрежно откликнулся второй, даже не удосужившись понизить голос.

– Ай, – отмахнулся первый. – Будто и сам не знаешь. Да у Них по глазам всё видно. Точно тебе говорю, скоро начнётся что-то страшное.

Но Вайтеш давно уже привык к такого рода разговорчикам. Он слышал подобное по несколько раз на дню, и страхи страхами, а пугаться вечно – дело нелёгкое. Но Вайтеш и правда был, наверное, слишком уж осторожен. Хотя, возможно, благодаря этому он и вёл, как могло показаться извне, столь спокойную и размеренную жизнь. Но то, как он выглядел, то, во что одевался и то, как говорил, отнюдь не заставляло думать, что Вайтеш вообще может испытывать какое-никакое чувство волнения. Вайтешу было лет двадцать шесть, насколько это было известно его соседям. Но его манера жить могла быть присуща лишь полоумному старику, который не заботится ни о себе, ни об окружающих, ни о том, что на уме у этих окружающих, когда они видят Вайтеша, покинувшего свой скромный домик закутанным в одеяло, чтобы попить чай прямо на городской дороге. На самом деле, Вайтеш был весьма скромен и стеснителен, но эти качества распространялись исключительно на его спальню. Она была завешана шторами, не пропускающими свет, оберегающими своего владельца от посторонних взглядов. В ней Вайтеш чувствовал себя совершенно иначе, нежели вне её. Посередине помещения висело большое зеркало, перед которым Вайтеш даже иногда прихорашивался. Он одевался во всё самое красивое, что только мог найти в своём небогатом гардеробе, причёсывался и подолгу крутился у зеркала, наслаждаясь собой и только собой. Соседские девицы почему-то находили в нём необъяснимую прелесть, которой не видели и в самых привлекательных мужчинах в городе. И всё бы ничего, но разум Вайтеша был далеко не таким прозрачным, как всем казалось. Точнее, как казалось тем, кто вообще думал о Вайтеше, а таких было не много.

Вайтеш боялся. Смертельно боялся каждого жителя Дуодроуда, и сам не мог объяснить, почему. Он боялся лавочника, у которого покупал еду. Боялся швеи, что зашивала ему простыни. Боялся даже девушек, проявляющих к нему искреннюю симпатию. Что уж говорить о незнакомцах, что совались в город со своими проклятыми историями о дорожных приключениях. Но больше всего Вайтеш боялся выродков, как их называли жители Таргерта, – вечно следящих, вечно пялящихся на него.

Никто не знал, откуда они пришли и кто они. Известно было только то, что белки их глаз глубоко-коричневого цвета, а вокруг зрачков тонкие кровавые ниточки. Несмотря на всеобщее недоверие к себе, выродки вскоре до того расплодились, что превзошли числом самих жителей города. Никто, разумеется, не осмеливался расспрашивать их, вдруг те, чего доброго, разозлятся и выгонят горожан наружу. А наружу никто не хотел. Никто не хотел. Со дня их появления в Дуодроуде никто не обмолвился и словом ни с одним из них. С выродками не разговаривали даже дети, которых заботливые родители с раннего возраста науськивали не обращать внимания на людей со странными глазами. И выродки слонялись и слонялись по улицам Дуодроуда, изнемогая от голода. Иногда их заставали в чужих домах за кражей еды и тёплой одежды. Но большинство из них попросту умирали на виду у всех, и так и лежали их тела на городских дорогах, разлагаясь, укореняя в умах горожан страх и ненависть. Люди боялись даже притрагиваться к умершим. Никаких денег на еду и кров заработать выродки, конечно, не могли, ведь стоило хоть одному из них приблизиться к горожанам, те разбегались или, и того хуже, нападали на них. Но тревоги остальных жителей Дуодроуда не шли ни в какое сравнение с неусыпной паникой бедного Вайтеша, живущего в страхе перед неизведанными кровавыми колечками. Да что уж там, в страхе перед всем вокруг. Спастись от страхов можно было только в "Рыбе на мелководье". Там не было очень хороших людей, но и выродков тоже не было.