Рядом с Вайтешем плюхнулись двое приземистых мужичков, да так внезапно, что Вайтеш схватился за кружку с элем и расплескал добрую четверть. Они весело о чём-то говорили, но Вайтешу было до того скучно, что даже такая непримечательная беседа пробудила в нём любопытство. А те двое обсуждали выродков.

– Уверен, так оно и было, – утверждал первый.

– А вот и нет, ты всё придумал, или это твоя Сара придумщица, – возражал второй.

– Станет она выдумывать, скажешь тоже.

– Она всего лишь полоумная старуха, все это знают. Она сошла с ума давным-давно, а сейчас бегает по городу и что-то бормочет и выкрикивает, вертя головой в разные стороны, как больная кошка.

– У неё нет других дел, кроме как смотреть да слушать. Так с чего ей врать? Вещи она говорит весьма недурственные и стоящие пристального внимания.

– Уж не твоего ли?

– А что, если и моего? Ты-то сам ни разу к ней не наведывался. Каково ей, бедняжке? Ты об этом подумал?

– Не влюбился ли ты часом?

– Нет-нет-нет. Но истории, которые она рассказывает, и правда, вызывают…

– Что вызывают? Сонливость? Я тебе так скажу, ничегошеньки твоя Сара не знает, а если и знает, то врёт, что знает.

– А сейчас Сара говорит, что выродков кто-то похищает, – продолжал первый, пропустив слова собеседника мимо ушей. – Понемногу, по двое, по трое, но каждую ночь они исчезают. Даже трупов стало меньше, неужели ты не заметил? Давно пора было повывести всех Этих. Дуодроуд – место чистое, ухоженное. По крайней мере, раньше так было,

– А с чего это ты вообще взял, что раньше было так? Выродки появились тут задолго до твоего рождения, и никто не знает, что у них на уме. Может, они сами уходят. Видят, что их тут недолюбливают и уходят. Тем более, нам ничего не сообщали.

– И кто ж тебе об этом сообщить должен, чтоб ты поверил? Уж не король ли собственной персоной?

– Да хоть бы и король, но вот он пропал не пойми куда, а я всё равно сомневаюсь, что эта нечисть кому-то могла пригодиться. Они бесполезны, к тому же уродливы.

– Но тебя-то не похитили, – съязвил первый.

– Ты на что это намекаешь? – второй неодобрительно поднял облезлые брови.

– Да так, ни на что, – обречённо вздохнул первый. – Но Сара говорит, что по ночам по городу бродит человек в белом.

– Ну бродит и бродит, тебе-то что до него?

– Он в белом, – многозначительно уточнил первый.

– Ну, видать, любит белое носить.

– Как будто и сам не знаешь, что в Дуодроуде белое запрещено.

– Запрещено, и что с того? Может, он не из Дуодроуда, и ему не ведомо о наших разрешениях и запретах, которых, как по мне, чересчур уж много развелось. Если королю так важно, чтобы люди не носили белое, пусть сам придёт сюда и пожжёт все белые ткани. Вон дочурка моя, она просто обожала белые платья, которые шила наша Линда. Но случилось так, что десять лет назад белый запретили, а ей тогда было всего восемь годков. Как это скажется на ребёнке? Хорошо точно не скажется. Она плакала недели две, зарывалась головой в подушку. Мне больно было смотреть на неё. Кто-нибудь подумал об отцовских чувствах? Конечно, нет. Поэтому пусть этот человек ходит, в чём ему заблагорассудится. Не вижу в этом ничего плохого.

– Если нас с тобой застанут за такими разговорчиками…

– Ну застанут и застанут, им-то что до наших бесед? Работа на короля – дело благое, и нам, горожанам, уж точно нечего опасаться.

Вайтеш задумался: "А правда ли горожанам нечего опасаться?" Он и сам не заметил, как достал из кармана старую деревянную игрушку затейливой формы, выкрашенную чёрной краской. Вайтеш находил в ней непонятное успокоение. Он любил вертеть фигурку в руках, когда не хотел размышлять о всяких глупостях.

Минуло уже несколько часов после полуночи, и небо начинало понемногу светлеть. В небольших окнах из толстого стекла, искажающих всё до неузнаваемости, Вайтеш заметил снующие туда-сюда расплывающиеся тёмные пятна. Это были горожане, которые не ценили ночной отдых так, как ценил его Вайтеш, посему смотреть на них долго он не собирался. Наконец, деревянная игрушка, проведшая в руках у Вайтеша последние два часа, наскучила ему, а разговоры завсегдатаев "Рыбы на мелководье" тоже перестали быть интересными. Всё самое любопытное обсуждалось между полуночью и двумя часами после неё. Вайтеш протёр слипшиеся глаза и часто и непонимающе заморгал, когда трактирщик задул последнюю свечу и сообщил гостям:

– Выметайтесь-ка, да поживее, господа. Мне нужно время, чтобы прибраться. Кто-то мне тут весь пол попортил своим ужином. Сколько раз говорить – если чувствуете, что невкусно, не надо пихать глубже. Давайте, давайте, приходите через часок-другой.

Народ недовольно заворчал, но с хозяином "Рыбы на мелководье" никто и никогда не спорил, ведь это было единственное заведение в Дуодроуде, а он, следовательно, был единственным человеком, который мог в него впустить. Поначалу Вайтешу показалось, что людей в трактире было довольно много, но через пару минут у входа скучилось всего человек десять, может, дюжина, и это включая Вайтеша. Некоторые так и остались ждать возобновления до сих пор желанного пиршества прямо перед входом. Какой-то мужичок побрёл прочь, верно, к единственной любовнице, на чьих заботливых объятиях никак не сказывались ни его благосостояние, ни малоприятный запах. Но Вайтеш сразу начал мёрзнуть, одет он был не по погоде, да и ночная рубашка под плащом не могла спасти его ни от утреннего промозглого ветра, да и ни от чего, впрочем, не могла спасти. Рассвет был тусклым и тревожным, но темнота уже не пугала Вайтеша, и когда двери его скромного, но очень уютного жилища впустили его внутрь, она уже рассеялась в коричневатой дымке, по правде говоря, не менее тоскливой и сумрачной.

Вайтеш переоделся и крепко-накрепко запер дом на ключ, доставшийся ему от отца когда-то очень давно. Он шёл по дороге в сторону дуодроудских врат. Вайтеш не любил надолго отлучаться из города, но там покоя ему было не допроситься, а это было всё, чего он хотел. Он иногда навещал одно место, находившееся позволительно близко от городских стен. Вайтеш шёл через подлесок, вдоль по тропинке к старому вишнёвому саду.

Ветер шуршал в кустиках пожелтевшей травы у подножия чернеющих иссыхающих деревьев. Невысокую изгородь, сколоченную из тонких дубовых брёвнышек и колышков, скрывал мокрый слой слипшейся листвы. А старая покосившаяся калитка требовала относиться к себе с должным трепетом. Она тихонько покачивалась под дыханьем слабого ветерка, ходила из стороны в сторону, казалось, что её полусгнившие разваливающиеся ножки скоро подломятся, и она упадёт, но так и не издаст ни звука. В саду не было никого, только изредка сваливающиеся на землю ягоды нарушали здешний покой, а может, наоборот, поддерживали. Они катились по каменной дорожке в траву, стеснительно скрывая маленькие вмятинки. Некоторые уже скукожились, прочие только начинали покрываться темнеющими пятнышками. В воздухе стоял едкий запах, он окутывал всё вокруг, расползался и усыплял, наводил тоску, но почему-то такую сладкую. Вайтеш принюхался и в блаженстве закрыл глаза. Нечасто ему удавалось так беззаботно расслабиться. Убедить себя, что никому он не нужен. Остаться одному и послушать песню, которую раз от раза поёт ветер, разнося по округе аромат вишни, такой приятный и убаюкивающий. Несколько лет назад Вайтеш случайно забрёл сюда, и с тех пор стал приходить всё чаще и чаще, не желая противиться манящему аромату.

В дальнем конце сада таился домик хозяина. Сперва можно было подумать, что он пустует, настолько тот был одиноким и спокойным. Вайтеш уселся на старую скамейку рядом со входом и негромко позвал:

– Ротерби, старина Ротерби, спускайся вниз.

Спустя несколько минут Вайтеш услышал какую-то возню, и дверь распахнулась. На пороге стоял человек, закутанный в несколько тёплых накидок. Примятые волосы образовывали проплешины. Неудивительно, что он ещё спал, когда пришёл Вайтеш: было раннее утро. Но в его глазах не было недовольства, только снисхождение, они словно по-прежнему наслаждались сновидениями. Ротерби окинул заспанным взглядом увядающие владения и улыбнулся.