Молчит, прежде чем добавить:

– Мы можем её только чувствовать. Пока она не разорвет нас окончательно.

Следующий график показывает будущее – его рассчитывал Гонзало, у него выходят лучшие прогрессии из математиков. У них осталось совсем мало времени до того, как темная материя займет больше девяноста восьми процентов Вселенной. Дальше невозможно считать из-за непредсказуемости – на этом сошлись все исследовательские команды.

– Мне нравится, – Амун хмыкает, качая головой от нелепости этой фразы, и поправляется. – Меня интригует этот прибор. Я за то, чтобы с ним работать.

– Мы уже голосовали, – напоминает Касим. – Решение уже принято.

Все поворачивают руки запястьями вверх, у всех они снова желто-оранжевые – неуверенное отрицание – кроме Дхавала и Жана. До сих пор они принимали единогласные решения, хотя бы решения большинства, уже тысячи лет. Они так ни к чему не пришли. Чи всё так же пытался выломать капсулу.

– Оно должно отправиться в космос, – поддерживает Дхавал. – Чем бы это ни было. Важна каждая попытка, каждый шанс, пока не стало поздно. И у меня уже есть пара идей.

– Мы прекрасно знаем, почему.

Неважно, каким цветом горят их запястья, их желания больше не имеют значения, у них нет времени сомневаться. Гонзало кивает, хоть на запястье его оранжевый свет.

– Если понять, что такое темная материя, измерить часть её этим прибором – появится хотя бы шанс. Мы сможем хотя бы пытаться бороться с ней. Хоть что-то.

– Зэмба, – обращается Жан. – Что сказали другие группы? Ты посылал им информацию о нашем новом создании?

– Мнения очень различны. Скорее отрицательные. Мало кому просто на него смотреть.

– Что думаешь ты сам?

– Мне противен этот прибор. Но он точно отличается от всех прошлых, – признает Зэмба. – Может, именно он и сработает.

– Касим?

Касим повторяет:

– Мы уже голосовали.

Ремидос Жан не спрашивает.

Она сама его создала.

– Мы можем создать другой, – предлагает Чи, вставая и выключая проекцию.

– Можем ли?

Шестнадцать тысяч сто две попытки.

– Чи, – завершает Жан терпеливо. – Если ты еще раз позволишь себе подобное, мне придется исключить тебя из нашей группы.

Этот прибор обязан стать их спасением.

Им жутко рядом с ним засыпать.

***

Ремидос сажает Чи в кресло, кладет его руку в продолговатый контейнер и устанавливает нужный режим. Все параметры стандартные, кроме обезболивающих – их она немного снижает.

– Придется подождать, – она говорит, но Чи не отвечает.

Он в ярости, но он смирится – Жан знает их, иначе бы он не поступил так. Разум высвечивает перед ним обратный отсчет: нужно ждать около двух часов. Химикаты должны разъесть его органическую кожу и плоть, открывая доступ к внутреннему экзоскелету – чтобы можно было починить перегоревшие или треснувшие детали. Ремидос заглядывает в экран сканера на боковой стороне контейнера – он уже просвечивает сквозь верхние слои плоти.

Повреждения несерьезные, могли бы быть хуже, старайся Чи усерднее.

Оставив Чи, она переходит в соседний кабинет медотсека.

Раз уж она всё равно включает приборы, можно провести раньше некоторые плановые операции.

Зэмба всегда был самым общительным из них, смешным, ярким, и это тёмная материя сделала его другим. На руках его снова появились длинные белесые полосы, портящие вид кожи – уже появлялись ни раз, но никто так и не нашел причины деградации. Они не мешают, не тянутся через всё тело, они, как тёмная материя, всегда остаются на краю сознания неясной угрозой, вопросом. Они появляются у многих в последнее время – у многих и в других группах, Зэмба знает не хуже неё. Полосы исчезают с обновлением кожи, которое просто приходится делать чаще. Значительно чаще с каждым годом.

Зэмба сидит в кресле, приветливо взмахивая рукой, когда она входит. Приборы уже включены, и Ремидос просто проверяет настройки и выбирает его медицинский профайл.

– Цвет оставляем тот же?

– Ага.

Он кивает, немного улыбаясь ей, но улыбка его вымучена.

Они все ужасно устали, несмотря на точно выверенный режим сна.

Ремидос нравится цвет его кожи – темно-коричневый, теплый цвет земли; он не меняет его уже несколько сотен лет. Она проводит ладонью по его руке, осматривая повреждения – белые полосы на нём особенно заметны, вспухшие, грубые жгуты – они тянутся от запястья, несколько раз пересекая Разум, до локтя. Ремидос заставляет его подняться и осматривает всю кожу – она не халатный биолог – обе руки, ноги, шею, лицо, везде, где кожа есть, и особенно тщательно стыки её с туловищем, покрытым метатканью. Полосы есть только на левом предплечье, где Разум, как и всегда.

– Не переживай, – говорит Ремидос, сажая его снова в кресло. – Неприятно, но никакого вреда от них нет.

– Я знаю. Но всё же, – он неопределенно поводит плечами, и она понимает его. – В одной из других групп у металлурга всё тело было в этих штуках. Это неправильно.

– Всё неправильно, – соглашается Ремидос.

Она возится долго, подбирая и настраивая плотность – решает сделать ему кожу прочнее, устойчивее для полос. Биопринтер печатает образцы, она тестирует их, вживляет несколько на пробу – квадратики кожи встраиваются в руку, заметные, смешные, но функционирующие. Они вместе выбирают лучший, вызвав манипулятор со скальпелем и прессами, и Зэмбе явно становится чуть веселее. Это всё, что она может сделать.

Выбрав кожу, она загружает её в Разум.

– Может, оставим, как есть? – вдруг предлагает Зэмба.

Ремидос вздыхает, гладит его по локтю и тянет вверх, помогая подняться.

– Не глупи, – она говорит.

Зэмба неопределенно фыркает, обращая всё в неудачную шутку, и ложится в отсек для обновления кожи. Манипулятор вводит ему снотворное, и через несколько секунд он закрывает глаза. Экран опускается сверху, Разум заканчивает передачу образцов репликатору, и Ремидос прикладывает ладонь, разрешая процесс. Только ладонь биолога включает медицинские операции, у всех своё дело – тоже традицией древних.

По экрану расплываются алые разводы.

Обновление кожи небыстрый процесс, спать Зэмба останется в медотсеке, в одной из капсул регенерации. Ремидос возвращается к Чи, еще раз смотрит в экран сканера на контейнере с рукой – изображение гораздо четче, Разум уже провел анализ и вывел рекомендации на большой монитор рядом.

– Как дела? – она спрашивает. – Не скучно?

Чи всё еще не говорит с ней, и Ремидос еще немного снижает обезболивающее и одобряет все предложенные Разумом операции. Повреждения простые, Разум не умеет ошибаться.

– Будет готово к вечеру, – она говорит.

Чи не отвечает, Разум вновь высвечивает перед ним обратный отсчет.

Роль биолога в лечении закончена, дальше – дело Разума.

Что-то дергает её, то самое неясное чувство тревоги, с тёмной материей прокравшееся внутрь. На выходе из медицинского отсека Ремидос оборачивается и возвращается в комнату с Зэмбой. Ей вдруг хочется – нестерпимо хочется – убрать экран аппарата, заглянуть в капсулу, увидеть, как же меняется человеческая кожа. Она просит Разум, но он не слушается, даже когда она прикладывает пальцы к виску. Ремидос подходит к трубе аппарата, вручную нажимает кнопку экрана, но она не работает тоже. Должно быть, механизм заклинило, и Разум уже отправил команду о починке манипуляторам. Она смотрит в кристаллическую поверхность экрана, на цвета, переливающиеся, перетекающие один в другой, и как они меняются, становясь из красноватых расслаблено-голубыми. Странное желание пропадает. Ремидос вдруг чувствует себя дурой.

За тысячи лет любой биолог видел любые операции медотсека.

Тут нет никакого секрета, она сама ни раз наблюдала за сменой кожи.