– Это идея биолога, – зачем-то говорит Амун, отступая в сторону.

Жан его не поправляет.

Ремидос встает прямо – так ровно, словно позвонки её скелета проржавели и не могут гнуться – и вынуждена отвечать за его слова.

– Есть вероятность, что нахождение животного ускорит регенерацию и рост прибора, – говорит она. – Стоит это проверить.

– Мы терпим одну органическую тварь, но, – Чи размахивает руками, с трудом подбирая слова. – Скоро весь дом будет заполонен ими! Я не могу больше видеть этот прибор.

Он говорит зло, истерично, но – он говорит не только своё чувство. Ремидос уже начала было думать, что он примет прибор, в итоге. Может, это тёмная материя делает их такими.

– Я буду спать в медотсеке, в капсуле для регенерации, – решает Зэмба спокойно.

Не спрашивает разрешения биолога, хотя должен бы; он в медотсеке самый частый пациент.

– И я, – тут же присоединяется Чи.

Капсул для регенерации по четыре на каждой станции – более чем достаточно, никогда не использовалось одновременно больше двух. Но одну переделали в капсулу для прибора, и Гонзало говорит:

– Касим займет третью.

Касим кивает, соглашаясь, и его самый чувствительный нюх пыткой ощущает животное. Ни с одним из них Ремидос не спорит.

– Что вы думаете? – спрашивает Жан оставшихся.

Дхавал только пожимает плечами – он привыкает к новому.

– Это вроде как наше спасение, – он говорит. – Какое бы ни было.

Гонзало смотрит на Ремидос и произносит:

– Лучше бы ты оказалась права.

Перед сном Ремидос лично отводит собаку назад, в кабинет Амуна. Она посылает команду манипулятору, тот берет животное и едет за ней следом. Манипуляторы и так знают каждый угол на станции, но – она должна проследить, иррациональным, диким беспокойством. Собака дергает хвостом и поскуливает на руках манипулятора. Она снова тянется к Ремидос, дергая носом, Ремидос идет быстрей, но и манипулятор быстрей едет следом. На ночь они оставляют собаку в кабинете Амуна, в той же небольшой комнате, откуда она вышла.

Комната эта идеально-бела.

Больше им не нужно одобрения всей команды, они слишком далеко зашли.

Целыми днями – Ремидос наблюдает за ним, записывая его реакции, замеряя структуру плоти.

Трубки экзоскелета сперва отторгались – Ремидос даже думала, что придется вынимать их и модифицировать материал; но даже Чи признает – их прибор куда крепче, чем должен бы. Прибор каждым днём это подтверждает.

Собака бегает вокруг во время её наблюдений, виляя хвостом, оставляя шерсть, и Ремидос учится смотреть на неё без дрожи. У их создания нет ни хвоста, ни шерсти, – отмечает про себя Ремидос. Отличие не только в этом, а в чем-то более сложном, на уровне связей внутри органики, как внутренности человека отличаются от внутренностей манипулятора. Собака лишь грубая подделка.

Благодаря собаке или нет – прибор снова начинает ходить спустя неделю.

В тот день Ремидос просыпается первой и видит, как прибор стоит у входа в их спальню.

Он заметно вырос, уже почти достигая пояса – может, это влияние животного, может, рост нестабилен, может, последствия поломки, может, она просто не успевает заметить, как же он быстро растет. На нём облегающий серо-голубой комбинезон, как тот, что надет на людях.

Жан словно этому рад.

Теперь прибор ест с их стола, один за другим сметая кубики вкусов – чавкая, обливаясь слюной, как животное. Им и так непросто было завтракать, когда прибор крутился в столовой с ними, пусть и под присмотром манипуляторов – его невозможно не слышать, не замечать.

Жан сам первым протянул ему кубик своего вкуса – янтарно-золотой, и Ремидос до сих пор не без содрогания смотрит, как рука человека касается руки существа. Прибор проглотил вкус полностью, не пытаясь распробовать, и с тех пор требует вкусы снова и снова – манипуляторы еле успевают забирать их из репликатора. Прибор ест с ними – больше, чем все они, набивая утробу, всё равно присасываясь к трубке с питанием, он жрёт и жрёт ненасытно, и это только дело времени – он сядет и за стол.

– Дж'эан, – говорит оно снова.

Чи встает и выходит из столовой, но Жан даже не отрывает от прибора глаз.

Ремидос приходит к Амуну, хоть ненавидит его тёмный кабинет и его черные глаза.

Амун встречает её. Амун знал, что она придет.

– Расскажи мне больше о таких приборах, – просит Ремидос. – Что еще есть о них в памятниках древних?

Амун пожимает плечами и садится, жестом предлагая ей сесть напротив. Ремидос остается стоять.

– Мне кажется, наша гипотеза о животных верна. Я нашел еще запись.

Амун щелчком включает проекцию записи, и Ремидос морщится от внезапного яркого света, а потом смотрит. Ремидос смотрит, как уродливый, бесполезный прибор бежит по траве за собакой, падая и спотыкаясь. Он хохочет, пытаясь поймать её хвост. Он выглядит издевательски человечным, и она резко дергает рукой, выключая запись и прекращая эту насмешку. Они уже видели изображения.

– Да, похоже. Но это мы уже знаем. Почему он поедает вкусы?

– Потому что он мимикрирует. Мы же согласились.

– Есть что-нибудь в памятниках древних об этом?

Амун снова пролистывает изображения с приборами, они уже видели, и Ремидос не может присматриваться. Это его специальность, и Амун заключает:

– Это не противоречит гипотезе.

Ремидос и сама не знает, зачем пришла, она хочет спросить – и не знает. Амун рассматривает её – сперва с вопросом, потом – заинтересованно, а потом резко встает и подходит, вглядываясь в её глаза. Он так близко, что Ремидос не может ни отвернуться, ни молчать.

– Ему нужно столько питания, – сознается она тихо. – Куда больше, чем я предполагала.

– Он чудовище, верно? – спрашивает Амун понимающе, с вкрадчивой улыбкой.

Он попадает в цель. Ремидос все-таки отводит взгляд, неудобно поворачивая голову.

– Жан не замечает этого. Почему?

– Я не знаю, – отвечает Амун так, словно знает, на самом деле. – Может, прибор уже работает. Как ты думаешь?

Она хочет разломать прибор, выкорчевать, как пытался Чи – капсулу с ним в их спальне. У него не получилось. Ремидос сплетает пальцы и чувствует, как пластик экзоскелета скрипит.

***

Дхавал начинает запросто касаться его, как Жан.

После успеха Ремидос с вживлением в плоть прибора частей экзоскелета, они одобряют материал для трубки с питанием. Его модифицируют лишь немного – в соответствии с её замечаниями, и считают готовой, рабочей версией. Помимо материала важна форма трубки, её крепления, и они отводят прибор в медотсек, чтобы осмотреть еще раз.

Чи даже не отвечает на приглашение, фыркая, и в итоге в медотсек идут только Дхавал и Жан.

Ремидос не может отказаться.

– Зато мешать не будет своей кислой рожей, – говорит Дхавал по пути, и Жан улыбается.

Ремидос тоже улыбается натянуто и оглядывается на прибор. Тот бредет за ними – куда медленнее, чем обычно, манипулятору даже приходится подталкивать его в спину.

– С ним что-то не то, – замечает она. – И температура утром было выше на несколько градусов.

– Всего несколько градусов не могут представлять проблемы, – отвечает Дхавал, отмахиваясь.

Он прав, но Ремидос не оставляет отчетливое беспокойство – беспокойство сидит каждый день в каждом из них, и Ремидос заставляет себя его игнорировать. Дойдя до медотсека – прибор с трудом заходит в дверь, самым последним – он опускается на пол и садится. Может, он просто еще не успел включиться, может, ему нужно больше подпитки, и стоит позволить покормить его еще раз после осмотра. Ремидос планирует манипуляторам задание и указывает на белый стол.

– Удобнее здесь.

Здесь она разрезала его собственными руками.

Жан занимается приготовлением проекций – он развешивает голограммы внутренностей прибора и его трубок по комнате, чтобы они могли как следует оценить работу еще раз. Он выбирает голограммы тщательно, присматриваясь к прибору, и мимоходом касается его головы. На голове его уже выросли каштановые – мягче, чем у человека, но – такие похожие волосы. Дхавал идет даже дальше Жана – он хватает сидящий по полу прибор сам, как делают манипуляторы, и сажает на стол.