Он держит его бережно, не обращая внимания на красную жижу, и идет в медотсеку осторожно и быстро. На команду он даже не оглядывается. Никто не идет за ним.

Ремидос чувствует волну, поднимающуюся от живота – отголоском чьих-то чужих, диких ощущений – и как волна эта сжимает горло, бьется в ноздри, кружит голову – так отчетливо, что она готова упасть. Она зажимает горящий красным датчик Разума на запястье. Манипулятор с успокоительной инъекцией растерян, слишком растерян и медлителен сейчас, и она всё еще видит перед глазами неприкрытую органику, эти хрупкие белые трубки и куски мяса.

Хуже, чем когда он только был создан, не прикрытые даже тонкой оболочкой кожи.

Суть его выпирает сквозь любые оболочки.

Он плоть.

***

Прибор не включается после падения – ни к вечеру, ни на следующий день. Капсула для регенерации работает круглосуточно, и процессы разложения останавливаются, но не идут вспять. В капсуле, выключенный, прибор особенно схож с человеком – на экране видны его трубки, которые можно было бы принять за части экзоскелета, мягкие мешки органики, подобные электрическим органам людей, отростки рук и ног.

Ни одна рана человека не затягивается больше суток.

Ремидос не оставляет наблюдательный пост у капсулы с регенерацией – в этом нет необходимости, манипуляторы бы справились, нет ничего внимательней Разума, но – ей хочется знать. Она сама следит за показаниями на экране, и они не меняются. Первые несколько дней Жан и Дхавал сидят с ней, но скоро находят более осмысленные занятия.

Биологам редко дают вести свои проекты, но – Жан настаивал.

Ремидос пересматривает все базы Разума по несколько раз, каждый день меняя настройки регенерации хоть немного – интенсивнее или, наоборот, мягче и глубже, затрагивая внутренние ткани. Для человека его повреждения были бы смешны, но плоть не реагирует. Для человека Ремидос бы пробовала разную силу восстановительных волн, перебрала бы каждое из сочетаний соединения ткани – и хоть одно бы сработало, их не так много для людей.

Нужно ему сочетание она подобрать не может.

Жан не спрашивает и не корит её.

На вторую неделю они перестают ждать.

Завтраки их безрадостны, и, судя по прогнозам Амуна, темная материя разрывает на каждый завтрак с полсотни планет. Ремидос не хочется вкусов, и её любимый фиолетовый напиток стоит нетронутый. Никто за столом не наслаждается вкусами больше.

– Какой он оказался хрупкий, – говорит Дхавал, и голос его даже можно назвать нежным. – Как жаль.

Он отодвигает от себя тарелку с кубиками вкусов, но не уходит. Его дело – строительство капсулы, снова – больше не имеет значения.

– Придется начинать всё сначала, – расстраивается Гонзало.

– Не стану врать, что мне жаль, – грубо бросает Чи.

Дхавал смотрит на него, даже дергается было – ответить колкостью, но Касим кладет руку на его плечо, и он молчит. Зэмба стучит пальцами по столу, задумчиво, и он тот, кто должен сообщить об их неудаче остальным группам. Ему приходится думать дальше.

– Теперь очередь Гонзало предлагать новый проект, – напоминает он, потому что за новостью о неудаче должна следовать новость об исправлении.

Гонзало не радуется возможности проявить себя, но Ремидос знает – то же чувствовал каждый из них – у Гонзало уже есть наработки собственного проекта, и он обрадуется; позже.

Амун молчит.

Ремидос не должна, но – она чувствует облегчение.

Ремидос вздыхает и закрывает глаза.

Жан говорит:

– Нет.

Жан говорит резко, даже зло – с момента создания прибора он стал жестче. Никто не знает, почему, но Ремидос знает. Она вспоминает голос Разума – холодный и ровный, "Нет", – сказал он.

– Не будет нового проекта. Мы должны восстановить этот прибор. Именно этот.

Его редко видят таким, и Чи спрашивает встревожено, встревожено всерьез:

– Почему нет?

– Потому что я сказал нет.

В первый миг Ремидос удивляется, почему Жан не хочет рассказать всем о том, что сказал Разум, но Разум вибрирует на её запястье – тепло, успокаивающе, напоминая о своем присутствии, и она понимает. Жан не должен делать темную материю еще ближе. Их последняя попытка, слишком поздно для еще одной – Жан не должен им говорить.

Дхавал не понимает, хотя он тоже привязался к этому созданию. Он предлагает:

– Мы можем перестроить капсулу обратно. Мы можем сделать новый такой же. Мы наверняка можем модифицировать его начальные параметры, сделать покрепче, можем…

– Я просмотрел параметры, которые передавала Разуму Ремидос, – подхватывает Гонзало, и Разум проецирует перед ними её цифры. – Если заменить пару исходных данных, то…

Слова их звучат разумно, отказ от них – безумием. У них просто не хватит времени, и Ремидос молчит. Жан прикрывает глаза на миг – советуясь с Разумом или успокаиваясь, и отвечает ровно – голос его отдалено напоминает голос Разума, полный холода и металла.

– Мне неинтересно. Вы его восстановите. Ремидос, ты его восстановишь.

Ремидос встает и выходит из столовой.

Она проходит медотсек и отключает капсулу для регенерации.

Капсула издает писк, переставая работать – не рассчитана на ручное выключение, и слегка гудит прежде, чем выключиться полностью. Створки ее раскрываются, показывая прибор. Ремидос надевает перчатки, открывает капсулу и берет прибор руками.

Она выключила обоняние и звук, выставила настройки зрения на минимум возможного, чтобы видеть неярко, но четко. Она выбрала самые прочные перчатки, которыми можно мешать кислоту. Она старается не смотреть, не думать о том, что видит и что собирается сделать.

Подумай, осмысли – и она остановится. Создание больше не сочится бурой жижей, но ломаные трубки никуда не делись, куски мяса видны там, где порвана оболочка кожи – уже разлагающаяся, склизкая плоть, мало чем отличимая от гноя. Даже с минимальными настройками, даже в перчатках – есть хочется скорее оторвать и сжечь свои руки.

У биологов тоже есть инстинкты, память рук, не доступная даже Разуму.

Ремидос до ужаса хочется жить.

Манипуляторы убирают все другие приборы с большого белого стола медотсека – Ремидос делает лишь одну, иную операцию, не пользовалась столом десятки лет, но каждое её движение отчего-то уже знает её тело. Она кладет на стол их создание – гораздо легче, чем она могла представить, в нём почти нет его противоестественной пульсации. Манипулятор подкатывает ей столик с инструментами, Ремидос берет тонкий острый лист металла – скальпель, вспоминает она позднее – и сжимает в руках. Не знанием – инстинктом – она разрезает кожу прибора сильнее, раскрывая гноящуюся плоть.

Манипулятор подает ей пропитанные раствором тампоны – и она очищает его трубки и оставшуюся плоть; руками. Разум помогает ей, перед глазами просвечивая не рваную кожу – под ней видно положение трубок. Разум заботливо снижает ей зрение сильнее, пока Ремидос не мотает головой, прося прекратить – перед глазами её остаются с трудом различимые цветные пятна. Вставляет новые пластины и зашивает плоть она почти на ощупь.

Кажется, она не успевает сделать это до конца, и её работу завершают манипуляторы – они быстро учатся, однажды увидев. Ремидос обессилено опускается на пол и чувствует, как её сознание полностью угасает. В себя она приходит только следующим утром, встав из своей капсулы для сна.

На следующее утро капсула для регенерации фиксирует начавшееся восстановление прибора.

Как и положено исследователю – Ремидос идет дальше. Она заменяет его нижние мягкие трубки на еще незаконченные образцы Чи, то, что должно было стать подобием людского экзоскелета.

На год раньше срока.

Они не вырастут вместе с ним, но оставляют возможность для изменений, ведь можно править их позже. Каждый раз, когда плоть вырастет на несколько сантиметров и будет отчетливо другого размера – разрезая её, вырывая трубки, чтобы вживить другие. Много раз, пока он не достигнет финальной формы – достаточно для того, чтобы довести совместимость до идеала.