— Исполним, непременно исполним.

В горячке боя и преследовании разбитого в прах ворога не заметили, как осенний день на убыль пошел. День, угасая, убывал, а казачков с жильцами все не было и не было.

— Скорее бы погоня возвратилась, — все чаще и чаще стал поглядывать с вершины земляного вала в бескрайние пределы Дикого Поля Шеин. — В степи запросто из охотника в дичь можно превратиться…

Он уже знает, что сотник Заруба тяжело ранен в грудь выстрелом из пистолета и что в сече пали оба полусотника. Потому своей властью назначил старшим над стрельцами Фрола. Фрол тоже ранен в левую руку и в голову. Но раны поверхностные — лишь кожицу сорвало. И теперь он, перевязанный чистыми тряпицами, часто находится возле Шеина. Получает распоряжения, а потом докладывает об их исполнении. Действует толково, и воеводе это нравится.

Последние слова Шеина предназначены как раз Фролу, только что вернувшемуся с ратного поля, где он с другими служивыми вел подсчет потерям врага да подбирал и доставлял к острожку убитых и тяжело раненых курчан.

— Надо полагать, что жильцы и стрельцы люди разумные и вовремя остановятся, — отозвался Фрол. — Голова Щеглов хоть и горяч, но не новичок в ратном деле. Да и Никита Анненков — муж обстоятельный и разумный… Не позволит вовлечь себя в долгое преследование. Лишнее беспокойство, батюшка-воевода, ни к чему. Все самое страшное да тяжелое уже позади.

— Дай-то Бог, дай-то Бог! — пытается согнать тень беспокойства Алексей Семенович. — А теперь ответь: потери наши сочли? Каковы они?

— Скажу только про те, какие на ратном поле…

— Да понятно, — нетерпеливо машет дланью воевода. — О потерях при преследовании, если такие будут, расскажут Щеглов и Анненков. Ты ведай о здешних.

— Среди стрельцов семнадцать человек насмерть убито, десять — тяжело ранено, — обстоятельно докладывает Фрол. — Выживут или не выживут, неизвестно. Легко ранено около двух дюжин. Да куда-то пропал казак моего десятка Никишка. Ни среди живых, ни среди убитых нет. Мыслю, может, с жильцами да казачками в погоню подался…

— Понятно, понятно… — вновь поглядывает в простор Дикого Поля Шеин, никак не реагируя на упоминание имени знакомого ему стрельца. — Как с казаками? Много ли пало?.. Что с ранеными?..

— У казаков потери меньшие. Убитых найдено девять да с тяжелыми ранами еще семь. А сколько их пало в других местах, сказать не могу, — имея в виду весь долгий путь, проделанный казаками по степи, когда заманивали ногайцев на засаду, ответил Фрол.

— С этим позже, — вновь махнул рукой воевода. — Теперь о детях боярских да дворянах с челядью. Сколько?

— Этих поболее будет. Особенно простого люда… — замялся Фрол.

— Да говори уж, не тяни.

— Три десятка убитых да двадцать два тяжело раненых. Все! — выдохнул облегченно стрелецкий десятник. — Остальное — по прибытию служивых.

— Из шести сот воев девяносто или даже пусть сто, — тут же счел Шеин, — потери значительные, но не страшные. Иногда и хуже бывает. А даст Господь, так и из раненых многие выкарабкаются…

— Дай-то Бог! — осенил себя крестным знаменем Фрол. — Кстати, о раненых дьячок наш, Пахомий, заботу проявляет. Кого перевязывает, кого лекарственными снадобьями пользует, а кому и молитовкой помощь оказывает.

— Да, добрый дьячок, — согласился Шеин. — И смелый. Слышал, как меня спас?..

— Слышал. Стрельцы что-то такое гуторили…

— Я его призвал и хотел перстнем золотым отблагодарить, — продолжил воевода с каким-то внутренним удивлением и недопониманием. — А он: «Спасибо, боярин, за доброту, но не надо мне перстня», — и отказался принять перстень. Удивительное дело — от злата отказался… Другой бы сам с пальца сорвал, а этот отказался! Непостижимо… Скажи кому — не поверят.

— Случается, — развел руками Фрол. — Порыв души… А душа, даже своя — дремучий бор. Что же тогда о чужой говорить…

— Ладно, оставим сие. Лучше скажи, какие потери у ворога? — вернулся к более насущному воевода.

— Стрельцы сочли пять сотен и четыре десятка с пятком трупов басурман. Да около двух десятков в полон взято. Среди них три мурзы.

— Неплохо, неплохо, — потер ладонь о ладонь Шеин.

И снова с беспокойством устремил взгляд в просторы Поля, где стали мелькать темные точки людей.

— Кажется, наши вои возвращаются… — оживляясь, кивком головы предложил Фролу взглянуть в степь.

И пока Фрол, напрягая зрение и подставив ладонь ко лбу, высматривал у окоема всадников, он достал подзорную трубу и уже с ее помощью стал осматривать чужой степной простор.

— Точно — наши! — сделал окончательный вывод, снимая внутреннее напряжение.

— Вот и славно.

— Конечно, славно, — позволил себе улыбку Шеин, но тут же вновь возвращаясь к делам, интересуется:

— А добычу стрельцы сочли?

Воевода не стал пояснять, что он подразумевал под словом «добыча». И так было понятно, что речь идет об изловленных татарских конях, об оружии, собранном на поле боя, о золотых и серебряных изделиях, обнаруженных на трупах татар и у пленных, о верхней одежде, снятой с убитых врагов, о сапогах, добытых тем же способом.

— Коней удалось изловить пока что пять десятков… с небольшим. Остальные или не даются пойматься, или уже в Поле ускакали, — поспешил с ответом Фрол, поражаясь такой дотошности воеводы. — А еще несколько десятков седел с павших коней сняли.

— И это уже что-то… — вновь потер ладошки Шеин.

— А оружие, седла, одежонку и обувку пока только в кучи сбрасывают, но еще не сочли, — повинился Фрол. — Довольно много рухляди, потому и не успели. К тому же с павших коней шкуры снимают — не пропадать же добру…

— Ладно, не журись, — похлопал его по плечу Алексей Семенович, — еще успеем счесть. Если не ныне, — взглянул он на небо, возможно, прикидывая о затрате времени, — то уж завтра точно. Мыслю, здесь придется заночевать…

— Видимо, придется, — согласился Фрол. — Всего ныне точно не успеть…

— Вот-вот…

Уже вечерняя заря окрасила небосвод, когда, наконец, у острожка собрались все казаки и жильцы, участвовавшие в погоне.

— Разобраться по десяткам и сотням, — повелел воевода начальным людям. — Проверить наличие воев в строю и раненых. Доложить. О потерях тоже.

Все были уставшие, измученные, потому — месту рады, отдыху. А тут на тебе — стройся! Но, возмущаясь, тихо чертыхаясь, разобрались по десяткам, построились. Уцелевшие сотские сочли, доложили Щеглову и Анненкову. Те, в свою очередь, Шеину.

Выяснилось, что потерь, более тех, о которых уже доложил Фрол Акимов, не случилось. Если и имелись, то совсем незначительные, один-два человека. Были еще легко раненые, но они оставались в строю. Зато добыча увеличилась. Особенно лошадками. Табун в три десятка коней пригнали с собой служивые. Не бросили они и оружие, и одежонку, и сапоги. Теперь даже лапотная челядь и та должна была быть при сапогах… Вот так-то.

Победа была внушительной. Удача и богатые трофеи радовали. Даже собственные потери не могли затмить радость этой победы. Особенно у воеводы. Ибо в бою, как в бою — без потерь не бывает.

— Теперь выставить караулы, стреножить лошадей, своих и чужих, и отдыхать — распорядился Шеин. — Раненых — к дьячку. Он пользует.

— А с ествой как? — вытер кулаком покрасневшие и слезившиеся после долгой скачки и встречных ветров глаза Щеглов. — На пустое брюхо что ли?

— Почему на пустое? — хмыкнул довольно воевода. — Стрельцы по моему указанию побеспокоились, кашу сварили. Если не гребуют твои казачки рядом с трупами трапезничать, пусть трапезничают.

— Мои-то не погребуют, — хохотнул Щеглов. — А вот дворяне да дети боярские могут… Благородными себя мнят.

Голод — не тетка, и дворяне слопают кашу за милую душу. И дети боярские. Да так, что и казачкам за ними не угнаться, — не остался в долгу Никита Анненков.

Утром, едва заалела зорька, команды стрельцов, казаков и жилецкой челяди, вооружившись найденными в острожке заступами, ножами, саблями — всем, чем можно было копать землю, рыли могилы для павших в бою сотоварищей. Потом, после молебна, учиненного дьячком Пахомием, погребали. Погребали без кафтанов и сапог — вещи были нужны в семьях. Их складывали в переметные сумы погибших, чтобы по возвращении в Курск, передать близким.