— Не останутся! — загарцевал на коне от нетерпения Щеглов. — Не останутся!

— Теперь — с Богом!

Щеглов и Анненков, гикнув, повели наметом сотни туда, куда было велено.

«Господи, лишь бы все вышло так, как задумано», — перекрестился сам и перекрестил уходящие в степные просторы сотни Шеин.

Он хоть и верил в разумность принятого им решения, но заноза сомнений постоянно беспокоила душу. Ведь у степных разбойников, прорвавших засечную черту, тысячи дорог, а у него — одна единственная. И она должна быть верной. Иначе беда! Впрочем, решение принято, и что теперь кулаками махать — надо дело делать! А дел было много. Во-первых, трупы убитых служивых из-под ног убрать, чтобы не мешались живым. Во-вторых, проверить, как выгодно заняли позиции стрельцы. В-третьих, как укрыли коноводы коней. Не будут ли видны из степи, не выдадут ли засаду…

— Чегой-то воевода наш нас тут оставил, в погоню не послал? — озаботился Ванька Кудря, выставив в прорезь острожка ствол пищали в сторону оставшегося от прорыва орды следа.

— Ему виднее, — отозвался Фрол. — Воевода же… А ты бы меньше языком вертел, а больше в степь глядел.

— Одно другому не мешает, — огрызнулся Кудря и перевел взгляд на Никишку.

Тот, молчаливый и угрюмый, также не столько в степь смотрел, высматривая врага, сколько искоса зыркал в сторону воеводы, уже надевшего воинский доспех и проверявшего правильность размещения стрельцов.

«Быть делу! — оценил это зырканье Кудря. — Точно примеривается воспользоваться случаем и снести воеводе голову. Ай, да молодец!»

Необычное поведение кума не осталось без внимания и у Фрола.

— Не дури! — подойдя вплотную к Никишке, шепнул он ему на ухо. — Не кличь беду на свою голову.

Тот вздрогнул, словно застигнутый на месте убийства тать. Побледнел, но ничего не ответил. Посчитав, что такого предупреждения достаточно, Фрол отошел к избранной им позиции. Выглянул в степь, еще раз проверил пищаль.

«Помешает, точно помешает, — неприязненно покосился Кудря на Фрола. — Может мне его тоже того… к праотцам?.. В суматохе никто и не увидит, чей булат на кровь богат… Впрочем, ладно, дело покажет… — попридержал себя он в гнусных мечтаниях. — А пока надо даже вида не подавать».

По-видимому, Господь услышал желание курского воеводы. Ордынцы, обнаружив у себя в тылу казачков Щеглова, приняли ее за случайную станицу и попытались оторваться. Да не тут-то было. Словно пес в медведя, вцепились в орду казачки. Не отпускали ни на шаг. А когда расстояние между ними сократилось до ружейной пальбы, стали выбивать из орды задние ряды. Это, в конце концов, взбесило мурз, и они повернули всей своей темной силой на казачков, желая покончить с ними единым махом. Только те, не втягиваясь в сечу, предпочли удирать. В азарте погони ордынцы и не заметили, как оказались рядом с тем острожком, через который они, вырезав служивых, проникли в пределы Руси.

Во весь намет летели кони казаков к острожку, из последних сил стелясь над степью. Во весь намет мчали за ними, нагоняя, ордынцы, не замечая, что из рощицы в бок им уже нацелен еще один конный отряд русских.

Доскакав до острожка казачьи сотни резко свернули влево, очищая пространство между острожком и татарской ордой. И оттуда тотчас ударил залп из зависных пищалей. Первые ряды преследователей как ветром сдуло. Но задние напирали и напирали, еще не осознав, что происходит с передними, почему они падают. Ударил второй залп. Теперь из ручниц — небольших короткоствольных пушечек, заряжаемых гранатами. Число ручниц в стрелецкой сотне небольшое, всего десяток. Но гранаты, упавшие в самой гуще орды и взорвавшиеся с оглушительным грохотом, принесли вреда не меньше, чем залп из ста пищалей. Ужас и паника охватили ордынцев, не ожидавших такого «ласкового» приема. А тут и служивые Анненкова, наконец, приблизились на ружейный залп. И хотя такого дружного огня, как у стрельцов у них не получилось — все-таки стреляли на скаку — враг прекратил преследование казачков, заметался по степи, не зная, то ли продолжать атаку, то ли уносить ноги. И кого атаковывать: невидимого противника в острожке, казаков, уже развернувшихся встречной лавой, или неведомо откуда взявшихся жильцов. И пока враг находился в замешательстве, в острожке стрельцы перезарядили пищали с ручницами — да снова залп.

— На конь! — скомандовал воевода и первым вскочил на своего конька. — За мной, стрельцы-молодцы!

— На конь! — повторил Заруба. — Вперед, ребятушки! Бей басурманов!

— Бей ворога! — вскочив на лошадку, вертел над головой выломанной откуда-то слегой дьячок Пахомий. — Круши! Рази!

— Бей! — вторили ему приказные, размахивая саблями.

Увидев приказных с саблями, а дьячка со слегой, при иных обстоятельствах, среди стрельцов нашлось бы немало шутников заметить, что попутали приказные перо с саблей острой, что саблей не пишут, а секут. Да и над дьячком бы посмеялись вволю: спутал де кол с крестом. Но не ныне. Подхватывая возглас «Бей басурманов!», конная стрелецкая сотня выметнула из-за острожка и, набирая разбег, с пиками и саблями, увлекаемая воеводой, понеслась на врага.

Ногайцам взяться бы за луки, но момент был упущен. Расстояние между ними и атакующими стрельцами в единый миг сократилось до вытянутой руки. Теперь только сабли да пики, кинжалы да ножи. А еще пистоли. Ружейные залпы сделали свое дело, если в орде и была тысяча, то треть ее теперь лежала, уткнувшись носами в пыльную траву или глядя застывшими глазами в небесную высь. Остальные же, объятые паникой, уже думали не о сражении, а о спасении собственных шкур. А тут еще стрельцы, подпалив фитили, с пяток ручных гранат метнули в самую гущу степных воронов.

— Лови, ворог, подарочек!

Грохот взрывов, языки пламени, дымный чад, крики, стоны, предсмертное ржание лошадей. Ужас!

Огонь от взрыва гранат было переметнулся на степную траву, но тут же был затоптан сотнями копыт, затерт телами убитых людей и коней. Татары совсем обезумели, и только инстинкт спасения толкал их на одно единственное действие — поскорее покинуть поле битвы и бежать, бежать, бежать! Куда угодно бежать, лишь бы быть подальше от этого кошмара.

Долго преследовали в Диком Поле казачьи и жилецкие сотни остатки разбитой орды. И тут больше прочих старались служивые Анненкова, кони которых, отдохнув во время засады, были свежее казачьих лошадок.

А вот стрельцам Шеин приказал остаться в острожке.

— Засечную линию стеречь да своих раненых и убитых с ратного поля собрать! — приказал кратко, хрипло.

А еще, как понимали и сами служивые, нужно было и врагов поверженных сосчитать, и лошадок, мечущихся без седоков, изловить, и оружие подобрать… Словом, много чего нужно было сделать важного и нужного, не откладывая на потом. Ибо потом других дел станет немерено.

— Как закончится все, предадим тела воев наших земле-матушке, — заявил чудом уцелевшим приказным Шеин с придыханием, утирая пот и кровь с лица. — С положенными воинскими почестями предадим. Исполним долг живых перед павшими. И не забудьте в списки потери внести и отличившихся отметить.

Воевода ныне впервые побывал в настоящем бою. Устал страшно. Руки от напряжения дрожат, тело ноет. Но азарт и нервное напряжение боя еще так велики, что усталости почти не ощущается. Он в крови, но чужой, не своей. Знать, ангелы-хранители уберегли, хотя и был впереди стрельцов при атаке. Возможно, и доспехи воинские помогли, защитили, не позволили ни сабле острой, ни стреле каленой воеводской груди белой коснуться. Вон на них, доспехах, следы сабельных ударов, царапины от наконечников стрел…

— Исполним, исполним, батюшка-воевода, — заверяли подьячие, радуясь, что уцелели в сече. — Все внесем, все запишем.

— А еще отыщите дьячка, — продолжает воевода. — Поблагодарить хочу. Спас он ныне меня, сразив дубиной мурзу, уже нацелившегося из пистоля прямо в лоб. Еще бы миг — и отлетела бы моя грешная душа в райские кущи. Да вот дьячок рядышком оказался — и дубьем мурзу по затылку. И уж его душа полетела к Аллаху.