— Что-то неладно там… — поделился тревогой Щеглов.

— И мне так кажется, — поддержал его Анненков.

Сотник стрельцов хоть и промолчал, но видно было, как хмарь наползла на его загоревшее лицо.

— Гадать не будем, — посуровел, выслушав начальных воинских людей Алексей Семенович, — тем паче, что ни воды, ни кофейной гущи у нас нет. Проверим. Посылай-ка, Федор Савич, десяток казачков посмышленей — пусть разведают да обскажут, что к чему. Остальным же держаться с опаской, при полной готовности к бою.

Оставив обычный форс, Щеглов метнулся к своим сотням. И тут же из одной из них, пустив лошадок в намет, рассыпавшись веером, чтобы быть наименее уязвимыми для пуль и стрел, казачки полетели к острожку. Когда же они вернулись, то доложили кратко:

— Вырезаны служивые. Все до единого вырезаны. Такая вот беда…

— Видать, проспали, черти полосатые, — ругнулся Щеглов.

— Или перепились… — предположил Анненков, не понаслышке знавший нравы служивых степных застав. — Предупреждай, не предупреждай, говори, не говори — им как с гуся вода, в одно ухо влетело, в другое вылетело.

— А как же сторожа? И она продремала что ли… — туда-сюда крутнул лобастой головой стрелецкий сотник Глеб Заруба, то ли недоумевая, то ли ища поддержки у своих служивых. — А станица? Станица то что?…

— Что ты заакал, — разозлился Щеглов на Зарубу, — «а» да «а». Проморгали! Проспали! Про…

По-видимому, казачий голова хотел найти покрепче словцо, но вовремя остановился. Только рукой раздраженно махнул.

— Не будем гадать, — вновь заметил Шеин, стараясь быть хладнокровным и рассудительным. — Придем — разберемся. А до драки и после драки кулаками махать — дело пустое и глупое. Кулаками махать надо во время драки. Сейчас же — ускорить движение и держать ушки на макушке. Чтобы самим не попасть, как кур в ощип.

Острожок был цел. Вороги почему-то его не тронули. «Чтобы не поднимать огнем тревоги и не терять время на его разрушение, — определился Алексей Семенович. — Я бы так и поступил, коснись подобное меня». Не тронули они и двух черных, лохматых псов с серыми подпалинами, теперь виновато поджавших хвосты и поскуливающих.

— Эх, вы, стражи! — попенял псам Щеглов. — Не уследили. И за что вас только кормили?..

Стражи смотрели так, словно прощенье просили.

— Под утро их вырезали, — осмотрев трупы служивых, пришли к выводу Щеглов и Анненков. — Сначала сняли стрелами дозорных. По две стрелы в каждом — те и не пикнули даже… Потом, пробравшись, уже ножами остальных прикончили… сонных.

— Даже не почувствовали, — добавил к сказанному выше Щеглов, — как души их к Господу на суд полетели.

— Не богохульствуй, — сурово оборвал его воевода. — Лучше ответь, сколько басурман в наш тыл прорвалось.

— Судя по тому, как прибита к земле копытами трава, и по прочим следам, надо полагать, не менее тыщи.

— А ты, Никита Силыч, как мыслишь?

— Тут я с Щегловым согласен: не менее тысячи… басурман проклятых прорвалось.

— И что станем делать? — прищурив по-кошачьи глаза, вкрадчиво, как поступал в минуты особого напряжения или опасности, спросил воевода.

— Что делать, что делать?! — вздыбил нетерпеливо коня Щеглов. — Да ударить вдогонку! Они, полагаю, недалеко ушли. Наскочим дружно — и в пух, и прах!..

— Ты тоже так полагаешь? — обратился Шеин к Никите Анненкову с тем же настороженно нацеленным прищуром.

— Не совсем… — оглядевшись по сторонам, изрек Никита Силыч.

— Еще чаво?.. — начал закипать Щеглов. — В погоню — и баста!

— Поясни, — недовольно повел глазами в сторону казачьего головы воевода.

— Если мы все бросимся в погоню за прорвавшейся ордой, то в лучшем случае будем все время за ней гнаться, выбивая из наших пределов… — стал пояснять Анненков. — Догнать же их окончательно не сможем. Ведь они идут в набег всегда с заводными конями. Наши устанут, а у них — сменные, свежие…

— Так, так… — кивал головой в знак согласия Шеин.

— …А нам надо не просто гнаться, а разбить! — повысил голос Никита Силыч. — Разбить в пух и прах, как сказал Щеглов, разбить наголову…

— И? — подгонял Шеин.

— Поэтому, если предположить, что возвращаться татары будут тут…

— Это еще почему? — вылупился иронически, только что не подбоченясь, Щеглов.

— А потому, что тут уже место подготовлено, что они о нем хорошо знают, а про другие — в неведении…

— И?! — проявил уже явное нетерпение воевода.

— И, уходя от погони, они будут выходить из наших пределов в Дикое Поле именно тут. Или поблизости… — сделал небольшое допущение Анненков. — А потому мы должны здесь оставить засаду и ударить по ним. Когда они этого ждать не будут. Тогда, — заканчивая свою речь, сделал он предположение, — мы их или уничтожим полностью, если повезет окончательно, или, по крайности, разобьем наголову. И только единицам, может быть, удастся спастись.

— Согласен, — не теряя время на прочие вопросы и уточнения, заявил Алексей Семенович. — Полностью согласен. А потому казачьи сотни идут в погоню. Плотно садятся на хвост орды и ружейным боем… я повторяю, — обратился он непосредственно к Щеглову, — ружейным боем наносят как можно больший урон.

— Да понятно! — не дослушав воеводу, проявив излишнее нетерпение, допустил небрежность Щеглов.

— Нет, не понятно! — осадил его, побагровев Шеин. — Или понятно, но не совсем… Понятно станет после того, как я доведу до тебя остальное.

— Прошу простить, — извинился казачий голова, осознав все-таки, что в своем нетерпении он несколько переборщил.

— Это потом, — махнул рукой Шеин. — Извинения и прощения потом. А сейчас слушай и внимай далее. Если орда струхнет огневого боя и станет по дуге уходить, делай все возможное и невозможное тоже, — поднял он указующий перст, призывая к наибольшему вниманию, — чтобы по дуге орда двигалась именно сюда. Понял?

— Понял.

— Но если же орда, увидав, что вас мало, развернется всей своей массой… либо, — подумав малость, продолжил он, — большей частью… да и ударит по вам в сабли, то терпение Господне не испытывайте. В сечу не ввязывайтесь. Сомнут. А отступайте, заманивая их сюда. Понятно?

— Понятно. Разреши в погоню?!

— Да постой ты! — поморщился Шеин. — Какой же прыткий. Послушай остальную диспозицию, как говорят наши немцы при дворе.

Порывавшийся уже скакать Щеглов был вынужден вновь придержать своего коня.

— А диспозиция будет такая, — обвел цепким взглядом начальных служивых Алексей Семенович. — Стрельцы спешиваются и скрытно занимают позицию здесь, в острожке и вокруг него. Сотник, тебе ясно?

— Все ясно, батюшка-воевода.

— Тогда приказывай спешиться и занять оборону. Я проверю. Да вот еще что: возьми к себе приказных и дьячка. Дьячок казакам может стать помехой, а тут, смотришь, и сгодится на что-либо.

— Спешиться! — тут же отдал команду своим стрельцам Заруба. — Пятидесятники и десятники, проследить, чтобы все укрылись и приготовились к бою. А ты, — подозвал он какого-то стрельца, — дуй к казакам да вели дьячку Пахомию быть тут сей же миг. Так воевода распорядился.

Посыльный заспешил к казачьей сотне.

— Теперь ты, — нацелился воевода кошачьими глазами на Анненкова. — Видишь вон ту рощу — указал рукой в сторону темневшей осенней позолотой в двухстах-трехстах саженях справа от острожка березовой рощице.

— Вижу.

— Туда и отводишь своих жильцов. И ждешь. А как только супостаты поравняются и немного минуют твое воинство, ударишь залпом по ним, если расстояние позволит, а потом — на конь и в пики с саблями! Да гнать на острожек. А тут уж мы со стрельцами встретим их огнем из пищалей.

— Неплохо! — осознал, наконец, замысел воеводы порывистый Щеглов. — Ой, неплохо!

— Дай-то Бог! — перекрестился Анненков.

— Полагаю, что такая «теплая встреча» смутит, приведет в замешательство ордынцев, — продолжил Шеин. — Воспользуемся этим и ударим дружно на супостата. Тогда от него, как уже заметил Никита Силыч, ножки да рожки останутся. Если, вообще, останутся.