Так, Лев Кириллович стал главой Посольского приказа. Дворцовый приказ оказался в руках Лопухина Петра Ивановича. Большая царская казна — в руках Петра Ивановича Прозоровского. Главой Иноземного приказа назначался Федор Семенович Урусов. Разрядный приказ, отвечавший за состояние и оснащение воинских сил, был пожалован Тихону Никитичу Стрешневу.

Не были забыты и другие бояре, вовремя прибывшие к Петру Алексеевичу в Троицкий монастырь, а также иностранцы. Например, Патрик Гордон получил чин генерала, а Лефорт — полковника.

Что же касается его самого, боярина Шеина Алексея Семеновича, то ни опалы, ни милости ему явлено не было. В силе остался рескрипт, изготовленный еще правительницей Софьей — направляться воеводой в Новгородский разряд.

«Где бы ни служить, лишь бы не прислуживать», — рассудил он, отправляясь в Новгород Великий.

И вот, по прошествии нескольких лет, в течение которых не стало ни патриарха Иоакима, преставившегося в патриарших палатах, ни Сильвестра Медведева, казненного на Красной площади, ни вдовой царицы Натальи Кирилловны, в бозе почившей в царском дворце, он, воевода Шеин Алексей Семенович, опять понадобился для военного похода.

Еще в конце 1694 года по Рождеству Христову стали появляться неясные, зыбкие, как марево над весенним полем, ожидавшем сохи пахаря, слухи о новом походе против крымцев и турок. Да и как было не быть этому походу, когда крымчаки и ногайцы в 1692 году пожгли несколько сел на Слободской Украине и увели в полон около полутора тысяч мирных поселян. И украинцы, и русские требовали отмщения. Гетман Мазепа в каждой реляции, в каждом донесении, присланном в Москву, призывал к походу против нехристей.

«Походу быть! — решил царь Петр Алексеевич, даже не посоветовавшись со старшим братом Иваном.

Да что советоваться, когда тот едва передвигается по дворцу. Причем не самостоятельно, а со слугами, которые придерживают его под руки. Впрочем, болезненное состояние царя Ивана Алексеевича не помешало ему с супругой Прасковьей Федоровной Салтыковой дочерей едва ли не каждый год строгать. Правда, первые — Мария и Феодосия — умерли сражу же после рождения. Зато Екатерина, Анна и Прасковья, родившаяся в год смерти Натальи Кирилловны, слава те Господи, живы и здоровы.

Такое обстоятельство заставляет многих недоумевать: «Как так, Иван Алексеевич на ладан едва дышит, а дочерей клепает с завидным постоянством? Аккурат каждый год…»

Однако для тех, кто посообразительнее да поусмешливее, секрета в том никакого. «Чей бы бычок ни прыгал, а теляти-то наши», — ухмыляются они.

Подготовка к походу, несмотря на принятое Петром Алексеевичем решение, до поры до времени держалась в строгом секрете. При царском дворе было столько посторонних ушей и глаз, что стоило только кашлянуть, как об этом было тут же известно и в Вене, и в Париже, и в Лондоне. Следовательно — и в Стамбуле. Так к чему гусей дразнить раньше срока?..

Правда, осенью все того же 1694 года по Рождеству Христову, Петр Алексеевич, неожиданно вернувшийся в Москву из Архангельска, где шло строительство и спуск на воду первых морских кораблей, учинил военные игры-потехи под Кожуховым. Недалеко от Симонова монастыря.

В играх приняло участие до тридцати тысяч человек: оба «потешных», а ныне гвардейских полка (Преображенский и Семеновский), вновь сформированный солдатский полк Лефорта и Бутырский стрелецкий полк, обученный иноземному строю. Кроме того, участвовала почти вся городовая артиллерия и конница.

Тон «потехам» задавали Гордон и Лефорт. Однако и русских воевод было немало. Взять хотя бы Федора Михайловича Апраксина, Федора Алексеевича Головина, Бориса Петровича Шереметева, специально отозванного из Белгородского разряда. Атакующей «русской» армией вновь командовал «генералиссимус» Федор Юрьевич Ромодановский, а «неприятельской» — «польский король» Иван Иванович Бутурлин.

У Ромодановского в «армии» были полки: Преображенский, Семеновский, Гордонов и Бутырский, три роты «гранатчиков», восемь рот рейтарских, две роты даточных людей под прозвищами Нахалов и Налетов и двадцать рот стольничных.

Армию Бутурлина составляли стрелецкие полки и роты из дьяков и подьячих.

Вновь не обошлось без убитых и раненых. Но кого и когда на Руси сие волновало? Никого и никогда. Бояре, заседавшие в Думе и Приказах, видя такое, посмеивались: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

Только царь Петр дитятей да и юнцом уже не был. Если до смерти матери он еще позволял дядьке Льву Кирилловичу вершить государственные дела, то после таковой бразды правления крепко взял в свои руки.

И вот 3 февраля 1695 года, почти ровно через год после смерти Натальи Кирилловны, Петр Алексеевич собрал многих военачальников и объявил о походе. Но не на Перекоп и Крым, как многие ожидали, а на турецкую крепость Азов. Впрочем, в официальном манифесте все же говорилось о Крыме и Перекопе. Да и основные воинские силы туда готовились.

— Это, — пояснил Петр Алексеевич кратко, — для шпионов.

И обвел собравшихся лупастыми, немного навыкате, как у покойной матери, глазами.

Петр Алексеевич не в царских бармах и прочих шитых золотом одеяниях, а в простом, зеленого сукна, мундире младшего офицера Преображенского полка. Всем известно, как не любит он царские одеяния, сковывающие движения, и официальные церемонии, требующие соблюдения строгого этикета. Другое дело — быть среди своих, когда ни за речами, ни за делами следить не надо. Действуй — и все тут! Вот и сидит он не в золотом царском кресле, а на простом свободном, с которого легко вскочить.

За стенами Грановитой палаты, где проходит военный совет, снежно и морозно. Крещенскские холода в самом разгаре. Небо — серо, солнце — стыло. Ветры поземку метут — пути перебивают. Вороны и галки перья распушили, похожи на тряпочные мячики, в которые мальцы любят играть. Так пытаются согреться. Воробьи под застрехи забились — от холодов спасаются. Людишки предпочитают по избам своим отсиживаться. А коли довелось нос на улицу высунуть, то не паче галок да ворон нахохлившимися ходят, в одежонку кутаются. Кто — в шубы медвежьи, а кто — в армячишки да дерюжки латанные-перелатанные.

В палате же — благодать. Натоплено так, что все шубы с себя поснимали, в кафтанах сидят. Если на улице серо, то тут светло. Сотни, если не тысячи, восковых свечей горят-потрескивают, многократно отражаясь в позолоте стен, потолка и прочего убранства. И во множестве зеркал, завезенных сюда еще по велению Алексея Михайловича, любившего поражать иностранцев роскошью своих дворцов и теремов.

— Главная же цель — Азов! — Вскочив с кресла во весь свой немалый рост, Петр нервно постучал перстом по карте, разложенной на столе. — Занозой торчит Азов, запирая нам выход в теплые моря, мешая торговли с другими странами. От этого государству убытки, — сверкнул гневно очами. — И доколь нам сие терпеть?!.

Все, соглашаясь, закивали бородами.

— Оно так, оно так…

Кивнули главами и безбородые иностранцы, Гордон и Лефорт. Оба ныне в личных приятелях царя. Особенно Лефорт. Именно он предоставляет свой дом на Кукуе для проведения по воскресным дням «Сумасброднейших, Всешутейших и Всепьянейших Соборов». Он же да еще Александр Данилович Меншиков и предоставляют на эти срамные «соборы», а попросту пьяные разгулы, разбитных девиц, готовых не только плясать до упаду всю ночь, но и удовлетворять плотскую похоть участников «Собора».

Устав для «Собора» составил сам Петр еще осенью 1691 года по Рождеству Христову, взяв за его основу церковный. Если в церковном вопрошалось «Веруешь ли?», то во «Всепьянейшем» — «Пиешь ли?». И если за этим не следовал ответ вопрошаемого «Пию», то горе было тому человеку. Он подвергался насмешкам и оскорблениям. И не только при попустительстве царя Петра, но и с его прямого «благословения».