«Боярин, — добившись встречи с глазу на глаз, тревожным шепотом начал он, — ныне не след дома спать. Ныне требуется быть в Троицком монастыре, где уже Петр Алексеевич обитает и куда все его приверженцы съезжаются».. — «А что такое?» — «Да заговор Федьки Шакловитого раскрыт: готовилось покушение на царя Петра и его матушку. Стрельцы Шакловитого хотели Петра Алексеевича убить, а на трон возвести царевну Софью Алексеевну. Только нашлись верные люди среди стрельцов — предупредили. Так что не спи, Алексей Семенович, чтобы не попасть в ряд противников царя-батюшки». — «Сам о том надумал или послал кто?» — «Сам — шмыгнул тот по-мальчишески носом, как прежде случалось. — Помня твою доброту да ласку, решил вот предупредить… А послан царем, чтобы обстановку в Москве разведать да, возвратившись, обсказать». — «Что ж, спасибо за заботу».
Слова Семена Акимова убедили, что ни кисель заваривается, а каша крутая. И тут отсидеться в стороне никак не придется. А потому быстренько собрался, доспех и оружие прихватил, какое под руку попалось, да верхом вслед за Семкой в Троицкий монастырь.
А в монастыре уже оба потешных полка в полном вооружении стоят, пушками во все стороны ощетинившись. Из Москвы походным строем к ним спешит Сухарев полк, не поддавшийся на уговоры Шакловитого и его друзей-товарищей. Следом идут полки солдат Цыклера и Гордона.
Прибыв и доложившись царю, военачальники тут же со своими полками занимают боевые позиции на случай отражения атаки сторонников Шакловитого, которого, как говорят все открыто, поддерживает сама правительница Софья Алексеевна. Со всех сторон верхом или же в колымагах и рыдванах едут дети боярские и дворяне. Все при оружии и с людьми многими.
Постепенно окрестности монастыря приобретают вид военного лагеря. В одном месте возводятся оборонительные сооружения, в другом на кострах в походных казанах обед готовится, в третьем — маршируют колонны солдат.
Царь Петр враз забыл про ребячество. Хмур и серьезен. Лично встречает прибывающих, кратко беседует с глазу на глаз. Дает распоряжение, кому где стать или быть.
Возле Петра Алексеевича вьюном вертится новый царский знакомец Алексашка Меншиков.
Меншиков почти с царя ростом, но в плечах пошире. Да и телом покрепче, посолидней. Русоволос, голубоглаз, подвижен, расторопен. Все у него с шуточками, с прибауточками. Петр Алексеевич лишь взглянет на него — и в глазах вместо озабоченности лучики радости. Сразу понятно, с кем хлопотно, а с кем приятно общаться царю.
«Из грязи да в князи, — с неприязненным холодком шепчутся-шипят про Алексашку родовитые. — Пирожник и сын конюха. Немцем Лефортом к царю приставлен».
Но вслух это сказать — Боже упаси! Знают: в силе Алексашка, лучший друг-товарищ царю. Услышит да шепнет царю — быть в немилости, в опале.
Думные бояре — Иван Троекуров, Петр Толстой, Михаил Черкасский, Тихон Стрешнев и Борис Голицын — тоже тут. Но не возле Петра, а около его матушки Натальи Кирилловны и ее братца Льва Кирилловича вьются-ошиваются. Эти тоже что-то мыслят, прикидывают одно к другому. Глазки у всех масленятся, словно не в осаде сидят, а барыши подсчитывают. Впрочем, может, и подсчитывают, да места в Думе и Приказах делят…
Он же, Шеин Алексей Семенович, прибыв и представившись Петру Алексеевичу, услышал от того только краткое «Спасибо!» да «Располагайся где-нибудь».
Сказано — сделано. Нашел себе местечко. Расположился. Но пока что не у дел, как и многие прибывшие. Да и какие могут быть дела, коли из Москвы с войсками на Троицкий монастырь и не думают идти. Хотя, если подумать, как лицу, военному делу обученному, то давно пора. Однако не идут. Поэтому просто ходит он по монастырю, храмами любуется и радуется, что все пока без кровопролития обходится.
Возможно, так бы и без кровопролития и обошлось. Уступила бы Софья Алексеевна власть братцу Петру — на том вся замятня бы и закончилась. Но тут прибыл в стан Петра сам патриарх Иоаким. Худенький, щупленький; как только душа в теле держится?.. Кажется, дунь на него — и падет либо пополам переломится. Только это кажется. Патриарх, ежели с виду телом хил, то духом крепок. А дух в нем не христианский, смиренный, а воинственный. Вон как глаза огнем темным горят… И хотя сам одной ногой уже в могиле стоит, но и чужую душу хочет с собой прихватить…
«Надо не только Федьку Шакловитого казнить, но и друга его Сильвестра Медведева, этого «лешака», колдуна и еретика, пропитанного латинской ересью», — нашептывает Иоаким Петру Алексеевичу и Наталье Кирилловне. Нашептывает ежедневно, ежечасно…
Петр, со слов князя Куракина, упирается, не хочет самодержавное царствование свое с казней начинать. Тем более, с казни ученого монаха Медведева. К тому же о Медведеве слух имеется, что отговаривал он Федьку Шакловитого от окаянства и злоумышления против царских персон. Но Наталья Кирилловна и братец ее Лев Кириллович полностью на стороне патриарха: «Казнить — и все тут!»
Что им какой-то монах, когда монахов на Руси тысячи. Да и ученые найдутся, если надобность в том поимеется… К тому же лес рубят — щепки летят…
Вскоре Федор Шакловитый стараниями князя Петра Прозоровского был выдан Софьей, пытан прямо в монастыре и казнен на Московской дороге рядом с монастырем. Хотели в самом монастыре казнить, да настоятель, друг семейства Нарышкиных, упросил царя не осквернять обитель грехом — казнью. И Петр Алексеевич пошел навстречу.
Недалеко от польской границы был задержан и доставлен в Преображенский приказ для допросов с пристрастием и Сильвестр Медведев — гордость курского служивого люда, из среды которого он и вышел. Если бы Ивашка Истома, так любивший хвастаться своим родством с Медведевым, был жив, то его точно бы «кандратий» хватил от такого известия. А может, и не хватил бы… Не тот Ивашка человек.
Ученый монах сообразил, чем ему грозит близкое знакомство с правительницей и Шакловитым, и пытался скрыться. Ему удалось добраться до Бизюкова монастыря. Там игуменствовал его друг Варфоломей, которому Медведев некогда покровительствовал и помог материально. Здесь Сильвестр надеялся укрыться. Но Варфоломей, узнав, что Медведев находится в розыске, тут же донес на него властям.
Вот и делай после этого добро людям!.. Воистину, не делай добра, не получишь и зла.
Как ни был жестоко пытан Медведев, но, в отличие от Шакловитого, вины за собой не признал. Потому и брошен в железах «для пущего покаяния» в темный подвал-узилище Троицкого монастыря.
Высоко некогда взлетел и высоко парил ученик Симеона Полоцкого, автор «Епитафиона», «Приветства брачного», «Манны хлеба животного», «Оглавления книг» и «Созерцания», но упал ниже паперти храма. Принадлежащую ему библиотеку, в которой, по словам все того же всезнающего князя Куракина, хранилось более семисот книг, отписали казне. Но до казенной библиотеки книги не дошли — их растащили по своим домам ушлые приказные.
Поговаривали, что даже Карион Истомин, свидетельствовавший на суде против Медведева, тоже в том поучаствовал. А еще и счет по долгам выставил — на семьдесят пять рублей.
Попал под опалу и фаворит Софьи Алексеевны Василий Васильевич Голицын. Без долгих разбирательств и без суда он лишился вотчинных земель, всего имущества и вместе с семьей оказался в ссылке. Сначала в Каргополе, но через некоторое время еще дальше — в Пинеге. Считай, у черта на рогах.
«Еще легко отделался, — шептались между собой думцы. — Мог и живота лишиться, если бы не братец Борис Алексеевич».
Правительница Софья Алексеевна, как ни упрямилась, но оказалась в стенах женского Новодевичьего монастыря. Правда, без иноческого пострига и с хорошим обеспечением за счет царской казны. При ней же был оставлен и штат прислуги, разместившейся в нескольких кельях. Условия сносные, но все же не царские.
Нарышкины торжествовали. От имени царей Ивана и Петра все лица, поддержавшие в жаркие августовские дни и ночи Петра Алексеевича, были награждены. Кто землями, кто деньгами, кто чинами и местами в приказах.
