Во втором известии воевода Большого Белгородского полка Леонтий Романович Неплюев приказывал выйти с конными ратниками в Поле и проверить острожки по всей засечной линии от Курска до Тамбова. «Предвидится набег разбойных ногайских шаек, — предупреждал он. — Надо упредить или дать достойный отпор».

— Я возьмусь за сыск бунтовщиков, — сразу расставил все по своим местам Петр Васильевич Шереметев, покряхтев по-стариковски для приличия. — А ты, Лексей Семенович, уж не обессудь, помоложе будешь, одень бронь — да и пройдись в поле.

— Что ж, разумно, — согласился Шеин. — Только супругу мою, Авдотью Никитичну, пока меня не будет, заботами своими не оставь, Петр Васильевич. Ныне непраздна она…

— Не оставлю.

На том и порешили.

Узнав о сути, Авдотья Никитична всплакнула. Не хотела отпускать. Только служба есть служба. Тут чьи-то хотения или нехотения во внимание не принимаются. Надо — и все! Как мог, старался успокоить, ведь не на век расставание. Параска помогла. Затихла Авдотья, спрятала слезы. Однако ходила смурная, как ночь осенняя.

С тяжелым сердцем покидал Курск Шеин. А еще и с двумя сотнями казаков, конной сотней стрельцов и тремя сотнями жильцов.

Казаков возглавлял сам голова Щеглов, стрельцов — сотник Глеб Заруба, невысокий, коренастый мужик лет сорока с небольшой окладистой бородкой, черными очами и курносым носом. Старшим у жильцов был Никита Силыч Анненков. Никита хоть и не из старинного боярского рода, но и не из нововведенцев. Высок, строен, русоволос и русобород. Глаза светлые, нос продолговат и с горбинкой. Ему около сорока, но выглядит молодцевато. Знает себе цену. Да и воинское дело лучше иных понимает. Воевода в том еще во время проведения разбора убедился.

Взяты в степной поход были и приказные. Две «строки, два «крапивных семени». Хоть и не военные люди, но без них, как без рук. Коснись какой документ по итогам проверки острожка или по иному чему составить — кроме подьячих, почитай, и некому. Не самому же воеводе менять меч на гусиное перо, в самом деле?..

А вот дьячка церкви Николы на торгу Пахомия никто не брал. Он сам к воинству прибился. Увидев немолодого дьячка, восседающего на лошадке (кто-то из казаков одолжил), воевода был удивлен.

— Этот-то зачем? — спросил недовольно у своих помощников.

— Да молитвы прочесть, — не замедлил с ответом Щеглов.

— Сами разве не знаете, хотя бы «Отче наш»?..

— Знаем, — не моргнув глазом, рек казачий голова, — только с божьим служкой как-то спокойнее.

— А еще он от некоторых хворей лечить может, — поддержал Щеглова Анненков.

— Что были и небылицы мастак сказывать, слышал, но чтобы был сведущ и во врачевании — нет…

— Сведущ, сведущ, — поспешили с заверениями все помощники. А сотник Заруба к тому же добавил:

— Да и были с небылицами в походе — не камень на хребте. Лишними не бывают. С ними время как-то быстрее и веселее бежит-катится. Особенно, когда хитроумные либо душещипательные…

— А обузой дьячок этот нам не станет? — был строг воевода. — Годков-то у него десятков пять, не менее. Да и на лошади в поле скакать — не кадилом в церкви махать.

— Не станет, — был убежден Щеглов. — Во-первых, он уже не первый раз с нами в поход идет…

— А во-вторых? — хмыкнул воевода.

— А во-вторых, не всегда Пахомий наш был дьячком да пел псалмы. Судя по некоторым слухам, ранее к ратному делу был привычен. Мыслю, обузой не будет.

— Что ж, посмотрим…

Так дьячок Пахомий остался в курском походном полку.

Нацелился было в поход и Семка. Как же — он при воеводе… Но Фрол так рявкнул на этого воеводского помощника, что у того не только язык к нёбу прилип, но и ноги к земле.

— Еще находишься…

Да и воевода, по правде сказать, что-то о нем не вспомнил, с собою не позвал.

Пришлось остаться.

Белгородская засечная черта возникла не на пустом месте. Еще во времена Ивана Грозного существовала Засечная черта, проходившая по Оке от Рязани до верховий Жиздры, включавшая в себя оборонительные опорные пункты как Венев, Тула, Одоев, Белев. Эта оборонительная линия от крымских и ногайских татар встала на путях их сакм и шляхов, проложенных в Диком Поле во время бесконечных набегов на Русь. Так, Муравский шлях от Перекопа тянулся к Туле. Сюда же направлялись Кальмиусская сакма и Ново-Кальмиусский шлях из Малых Ногаев. Недалеко от верховий реки Самары от Муравского, забирая восточнее и устремляясь на север, отделялась Изюмская сакма. Севернее, она, соединяясь с Пахмуцким шляхом, направляла острие свое к Кромам и Болхову. А были еще Бакаев шлях и Свиной, и Сагайдачный, и Синяков. И все они или почти все пролегали через земли Курского края.

Старые города-крепости Путивль, Рыльск, Севск, Курск, Ливны, Воронеж, стоявшие на пути татарских нашествий, верой и правдой служили Московскому государству. Но новое время требовало новых действий и решений.

И вот после Великой Смуты, когда русское государство, несмотря на происки Литвы, Польши, Швеции и Турции с ее вассалами Крымским ханством и Ногаями, стало крепнуть, а его южные границы уходить в глубь степи, перевалив за Северский Донец, сам собой возник вопрос о перенесении оборонительной Засечной черты еще южнее.

И таким ответом требованиям времени стало появление новых городов-крепостей. Так на берегах Псла и его притоков встали Обоянь и Суджа, держа под наблюдением Бакиев и Свиной шляхи. Южнее их, запирая Муравский шлях, словно три русских богатыря, плечом к плечу стали Карпов, Болховой и Белгород. Последний — на крутояре Северского Донца.

Прикрывая их с запада, на берегах известной со скифских времен реки Ворсклы заняли позиции Хотмышск, Вольный, Ахтырка. А на берегу Мерла, где некогда братья Святославичи — Игорь Северский и Всеволод Курский — разбили орду половецкого хана Обовлы Костуковича, ощетинился крепостными пушками и пищалями Богодухов. Передовым форпостом у них был пограничный с Диким Полем городок Валки, первым вставший на пути Муравского шляха.

От Белгорода вниз по течению Северского Донца, контролируя передвижения по Изюмской сакме, были возведены города-крепости Чугуев, Царев-Борисов и Маяцкий. Беря на себя основной удар конных орд (особенно Царев-Борисов, укрепившийся в месте слияния Оскола с Северским Донцом), эти города прикрывали своих северных собратьев — Корочу, Яблонов и Новый Оскол. Здесь главная роль отводилась Яблонову, который перекрывал не только Изюмскую сакму, но и вместе с Корочей держал «под прицелом» начало Бакаева и Пахмутского шляхов, а также пересечение Изюмской сакмы с Муравским шляхом в верховьях Сейма.

Восточнее этих городов-крепостей, сразу же за Новым Осколом, перекрывая Кальмиусскую сакму и Ново-Кальмиусский шлях, встали Верхососенск, Усерд, Ольшанск и Острогожск. А на берегах Дона, Воронежа и Усмани, забирая к северу и северо-востоку, цепочкой растянулись Коротояк, Урыв, Костенск, Воронеж, Орлов, Усмань, Сокольск, Добрый и Козлов. Замыкал эту цепочку Тамбов на полноводной реке Цне.

Так уж сложилось, что среди многих славных городов, вставших на пути хищных степняков, на первое место по важности выдвинулся Белгород, основанный еще в 1593 году. Даже разорение его в 1612 году лубянским урядником князем Семеном Лыко не привело к угасанию и потере им важного воинского значения. Перенесенный с пожарища к устью Вешеницы, он вновь был отстроен и занял достойное место. Особенно высокое положение среди своих собратьев он принял во время русско-польских войн за Украину. Это и позволило ему стать не только важным стратегическим узлом в системе обороны, но и базой для Большого Белгородского полка. А еще и основой новой оборонительной линии, получившей название Белгородской засечной черты, длина которой, как подсчитали сведущие люди, составляла около 800 верст.