Душная ночь Накрапывало, - но не гнулись И травы в грозовом мешке, Лишь пыль глотала дождь в пилюлях, Железо в тихом порошке. Селенье не ждало целенья, Был мак, как обморок, глубок, И рожь горела в воспаленье, И в лихорадке бредил бог. В осиротелой и бессонной, Сырой, всемирной широте С постов спасались бегством стоны, Но вихрь, зарывшись, коротел. За ними в бегстве слепли следом Косые капли. У плетня Меж мокрых веток с ветром бледным Шел спор. Я замер. Про меня! Я чувствовал, он будет вечен, Ужасный, говорящий сад. Еще я с улицы за речью Кустов и ставней - не замечен, Заметят - некуда назад: Навек, навек заговорят. Еще более душный рассвет
Все утро голубь ворковал На желобах, Как рукава сырых рубах, Мертвели ветки. Накрапывало. Налегке Шли пыльным рынком тучи, Тоску на рыночном лотке, Боюсь, мою Баюча. Я умолял их перестать. Казалось - перестанут Рассвет был сер, как спор в кустах, Как говор арестантов. Я умолял приблизить час, Когда за окнами у вас Нагорным ледником Бушует умывальный таз И песни колотой куски, Жар наспанной щеки и лоб В стекло горячее, как лед, На подзеркальник льет. Но высь за говором под стяг Идущих туч Не слышала мольбы В запорошенной тишине, Намокшей, как шинель, Как пыльный отзвук молотьбы, Как громкий спор в кустах. Я их просил - Не мучьте! Не спится. Но - моросило, и, топчась, Шли пыльным рынком тучи, Как рекруты, за хутор, поутру, Брели не час, не век, Как пленные австрийцы, Как тихий хрип, Как хрип: "Испить, Сестрица". Попытка душу разлучить Мучкап Душа - душна, и даль табачного Какого-то, как мысли, цвета. У мельниц - вид села рыбачьего: Седые сети и корветы. Крылатою стоянкой парусной Застыли мельницы в селеньи, И все полно тоскою яростной Отчаянья и нетерпенья. Ах, там и час скользит, как камешек Заливом, мелью рикошета! Увы, не тонет, нет, он там еще, Табачного, как мысли, цвета. Увижу нынче ли опять ее? До поезда ведь час. Конечно! Но этот час обьят апатией Морской, предгромовой, кромешной. Мухи мучканской чайной Если бровь резьбою Потный лоб украсила, Значит, и разбойник? Значит, за дверь засветло? Но в чайной, где черные вишни Глядят из глазниц и из мисок На веток кудрявый девичник, Есть, есть чему изумиться! Солнце, словно кровь с ножа, Смыл - и стал необычаен. Словно преступленья жар Заливает черным чаем. Пыльный мак паршивым пащенком Никнет в жажде берегущей К дню, в душе его кипящему, К дикой, терпкой божьей гуще. Ты завешь меня святым, Я тебе и дик и чуден, - А глыбастые цветы На часах и на посуде? Неизвестно, на какой Из страниц земного шара Отпечатаны рекой Зной и тявканье овчарок, Дуб и вывески финифть. Не стерпевшая и плашмя Кинувшаяся от ив К прудовой курчавой яшме. Но текут и по ночам Мухи с дюжин, пар и порций, С крученого паныча, С мутной книжки стихотворца. Будто это бред с пера, Не владеючи собою, Брызнул окна запирать Саранчою по обоям. Будто в этот час пора Разлететься всем пружинам, И жужжа, трясясь, спираль Тополь бурей окружила. Где? В каких местах? В каком Дико мыслящемся крае? Знаю только: в сушь и в гром, Пред грозой, в июле, - знаю. Дик прием был, дик приход Дик прием был, дик приход, Еле ноги доволок. Как воды набрала в рот, Взор уперла в потолок. Ты молчала. Ни за кем Не рвался с такой тугой. Если губы на замке, Вешай с улицы другой. Нет, не на дверь, не в пробой, Если на сердце запрет, Но на весь одной тобой Немутимо белый свет. Чтобы знал, как балки брус По - над лбом проволоку, Что в глаза твои упрусь, В непрорубную тоску. Чтоб бежал с землей знакомств, Видев издали, с пути Гарь на солнце под замком, Гниль на веснах взаперти. Не вводи души в обман, Оглуши, завесь, забей. Пропитала, как туман, Груду белых отрубей. Если душным полднем желт Мышью пахнущий овин, Обличи, скажи, что лжет Лжесведетельство любви. |
