— Присмотрю, товарищ контр-адмирал.

Из лазарета сообщили, что к операции все подготовлено.

— Передать по линии, — распорядился контр-адмирал: — «Ложусь под волну. Всем кораблям следовать прежним курсом. Мателот „Адмирал Нахимов“» … Действуйте, командир, — разрешил он Урманову.

«Горделивый» накренился, делая крутую циркуляцию, суматошные валы ударили в борт. Затем постепенно, как при замедленной киносъемке, снова стал на ровный киль, кормой отыгрываясь на волне.

— Включить успокоители качки! — скомандовал Урманов. Крейсер совершенно перестал крениться, только корпус его чуть вздрагивал, словно вагон на стыках рельсов.

— Как обстановка, лазарет? — запросил командир.

— Спасибо, — откликнулся Свирь. — Чувствуем себя как в госпитале имени Бурденко. Начинаем работать.

— По возможности держите нас в курсе дела!

Твердую палубу обеспечил медикам Павел Русаков. Он сидел на командном посту энергетики и живучести, немного смущенный новым титулом. По внутренней связи его называли не иначе как «товарищ командир бэ чэ пять». Посмотрела бы сейчас Шуренция на своего благоверного!

Во всю переборку перед ним громадный пульт, испещренный цветными линиями со множеством контрольных приборов, релюшек и сигнальных ламп. Для непосвященного тут сам черт ногу сломит, но для врио инженер-механика за каждым элементом контрольной схемы скрывался живой механизм, выпестованный и одушевленный его собственными руками.

— Как температура масла в подшипниках стабилизаторов? — переключив нужную тангенту селектора, спрашивал он.

— В норме, товарищ командир бэ чэ пять! — доложили из агрегатной.

Успокоители качки на «Горделивом» были принципиально новой конструкции, когда-то во время наладки они крепко пощекотали нервы главному строителю. Сейчас на операционном столе лежал человек, скептически относившийся к этому новшеству. Надо было ему доказать, что умные люди не зря шевелили мозгами.

Однако Павлу Русакову не давали забывать, что он всего калиф на час. То и дело по селектору раздавались встревоженные голоса:

— Как там наш шеф, товарищ капитан третьего ранга?

Операция продолжалась сорок минут. И все это время успокоители качки работали как часы.

Заштопанного Дягилева помощники врача уложили на койку в лазаретном отсеке, перед дверью которого собрались подвахтенные представители машинных «духов».

— Все в порядке. Больной спит, — успокаивал делегатов медбрат.

— Когда к нему будет можно?

— Когда разрешит начальник медицинской службы, — важно отвечал медбрат, который по штатному расписанию именовался санитарным инструктором.

Погода заметно свежела. На кораблях эскадры крепили все, что могло двигаться, по-штормовому. Спящего Дягилева санинструктор пристегнул к койке двумя широкими брезентовыми ремнями, чтобы не вывалился.

Командир эскадры озабоченно просматривал только что принятую синоптическую карту. Центр циклона был еще далеко на юге, за экватором, чуть ниже острова Святой Елены. На этом затерянном в океане клочке суши заканчивал свои дни коронованный узник — Наполеон. Известно, что большую часть пути к Святой Елене он пролежал пластом, так одолела его морская болезнь. По этому поводу Наполеон якобы сказал: «Можно стать властелином мира, но нельзя повелевать стихией»…

Небольшой циклончик карта отмечала неподалеку от мыса Трафальгар, возле которого в 1805 году британский флот под командованием Нельсона сокрушил объединенную франко-испанскую эскадру. Было потоплено и взято на абордаж 22 корабля, остальные едва спаслись бегством. Сам Нельсон погиб в этом сражении, став навсегда национальным героем.

— Сколько в экипаже молодых матросов, Сергей Прокофьевич? — спросил командир эскадры.

— Почти каждый четвертый, Андрей Иванович, а в электромеханической боевой части даже больше, — ответил Урманов.

— За ними нужен глаз да глаз…

— Нас уже разок штормануло в Черном море, большинство новичков держались молодцами.

— Там были брызги шампанского, — усмехнулся контр-адмирал. — Судя по движению этого циклона, встречи с ним не миновать.

— Надо и через это пройти, Андрей Иванович.

— Пусть старпом соберет молодых и еще раз объяснит, как вести себя в шторм. Выход на палубу всем, кроме верхней вахты, категорически запретить. Боцману еще раз тщательно проверить крепление шлюпок, спасательных плотов, всех палубных люков.

— Есть, товарищ командир эскадры!

— Слушай, Сергей, — приблизившись к Урманову, вполголоса спросил Русаков-старший. — Мой-то отпрыск качку как переносит? Брезентовое ведерко возле себя не держит?

— Не замечал, Андрей Иванович… Он же из потомственной морской династии, — польстил начальству Урманов.

Радист Ковалев принял внеочередное сообщение об усилении ветра. Но все, кто был в ходовой рубке «Новокуйбышевска», и без того понимали серьезность ситуации. Шквальные порывы на разные голоса свистели и завывали в снастях, растрепывали белые чалмы на макушках волн, швыряли вверх мокрые клочья пены. На глазах росли штормовые валы, накатываясь от горизонта, словно ожившие зеленые холмы.

Судно снизило ход, шло, вспарывая высоким носом набегающие волны, которые сначала чуть лизали палубу, но потом стали прогуливаться почти до носовой надстройки.

Капитан Сорокин еще раз уменьшил ход и приказал довернуть судно круче на волну.

— Будем штормовать, — сказал он старпому.

С каждым часом ветер набирал силу, вскоре он достиг скорости 30 метров в секунду. Запахло ураганом.

Иллюминаторы, водонепроницаемые двери надстроек были накрепко задраены, движение людей по открытой палубе запрещено.

— Велите третьему штурману следить, чтобы какой-нибудь раззява чего не открыл, — приказал капитан Алмазову.

Теперь почти вся сила судовых машин уходила на борьбу с волной и ветром, путевая скорость не превышала четырех узлов — чуть больше скорости пешехода.

Неожиданно ветер стих, будто кто-то остановил небесные воздуходувки. Наступила странная своей неестественностью тишина. Сами по себе катились и с шипением рассыпались ставшие пологими волны, а в круглом разрыве облаков застряло блекло-желтое, совершенно неслепящее солнце.

— Угодили в самое око циклона, — вполголоса сказал Сорокин Алмазову. Они о чем-то шепотом посовещались, и старпом распорядился по спикеру:

— Боцман, возьмите двух человек, проверьте крепления вельботов и грузовых стрел! Будьте осторожны, прихватите страховочные концы!

Оба судоводителя сейчас радовались, что не везут палубного груза, иначе пришлось бы хлебнуть с ним беды. Накануне Рудяков облазил с матрасами трюмы, опробовал на ощупь раскрепку тарных ящиков.

Затишье продолжалось недолго. На гребнях волн внезапно вспучилась широкая белая полоса, словно мчалась навстречу «Новокуйбышевску» стая неведомых морских чудовищ. Пенный вал походя обдал брызгами резко накренившееся судно почти до самых мачт, с рокотом прогнал волну через палубу.

Новый порыв ураганного ветра обрушился совершенно с другого направления, а чуть погодя загудело-засвистело со всех четырех сторон, вздымая вокруг «Новокуйбышевска» бешеную круговерть. Высокобортное судно то судорожно вздыбливалось, то врезалось как бульдозер в жесткую подошву волны, носовая часть скрывалась в кипящем пенном водовороте. Гулкие удары сотрясали стальной корпус, резко взвизгивали оголяющиеся винты.

Томп сидел в посту управления машинами, судорожно вцепившись в подлокотники кресла, следя за мотающимися в лихорадке темными стрелками приборов. Теперь многое, если не все, зависело от мастерства и расторопности машинной команды: прозевай они, пусти двигатели вразнос — и судно останется без хода, сделается беспомощной игрушкой свирепой стихии. Тогда не поможет даже «SOS» — сигнал бедствия, потому что никто не рискнет в такую лихомань подойти и взять на буксир гибнущее судно.

Прекрасно понимали это и в ходовой рубке «Новокуйбышевска». Потому то и дело запрашивал капитан Сорокин о температуре подшипников, просил быть внимательнее на манипуляторах. Опытный моряк знал и помнил, сколько бедолажных коробок и не в такую штормягу моталось по воле волн с заклиненными линиями валов.