— Надо же, сколько чудес водится в морях-океанах! Первый раз вижу их собранными вместе.

— Тут лишь крохотный кусочек подводного царства, — сказал Томп. Полного комплекта нет пока ни в одном музее мира, даже у самого Жака Ива Кусто, Мне мой Ян привозит их мешками, но скоро негде станет прописывать, жилплощади на них не полагается!

Хозяин вышел на кухню, оставив гостя наедине с реликвиями глубин. Урманов подошел к полке, на которой громоздились раковины, похожие на причудливые греческие амфоры, взял в руки одну из них, приложил к уху. Сквозь шорохи воздуха из пустотелого нутра моллюска послышалось эхо прибоя, разбивающегося о коралловые рифы далеких южных островов, вечно живое дыхание океана. Этому эффекту морских раковин Сергей не переставал удивляться с несмышленых ребяческих лет.

Положив раковину на место, он перешел к полке напротив, с россыпью ракушечной мелочи. Рядом кокетливо выставляли рожки белые, розовые, палевые и даже совершенно черные кораллы, поражающие ажурной вязью стеблей. Урманову припомнилась прочитанная в юности книга, где говорилось, что раковины и кораллы долгое время служили островитянам Океании в качестве денег. «Георг Томп был бы тогда миллионером!» — улыбнулся он своей мысли.

— Покойная жена поначалу была противницей нашего увлечения, зато потом могла лучшее платье отдать за редкую ракушку! — заговорил Томп, внося поднос, на котором стоял дымящийся электрический самоварчик и несколько крохотных заварных чайничков. — Когда мы с Яном хоронили Лайму, то положили в гроб Яванскую Жемчужину — самую дорогую раковину из нашей коллекции…

— Вы давно один, Георг Оскарович? — деликатно спросил Урманов.

— Нет, всего восемь лет. Но мне кажется, что жена еще вчера была со мной… Хотя почему я один? — спохватившись, улыбнулся Томп. — У меня есть сын! Огромный человечище, пожалуй, повыше вас ростом. Все это останется ему…

Он снова вышел и вернулся с бокастой бутылкой, оплетенной золотистым шнуром.

— Вы были когда-нибудь на Ямайке?.. — спросил Томп. — Я тоже не был, но благодарен людям этого антильского острова за чудесный напиток.

— Считается, что кубинский ром ничуть не хуже.

— «Бокарди»? Может быть, но мы, эстонцы, не любим менять своих привычек.

Томп стал кудесничать с заварными чайничками, сливая кипяток из одного в другой, а затем в третий.

— Позвольте, я вам налью по своему вкусу? Не понравится — выплеснете.

— Будьте любезны, Георг Оскарович.

— Рому следует добавлять вот столько, — показал Томп крошечную серебряную мензурку с длинной ручкой. — Ею пользовались еще мои прадеды…

Подобный чай Урманов в самом деле пил впервые, с каждым глотком ощущая тонкий, неповторимый аромат.

— Ну как рецепт?

— Бесподобно!

— Этот состав называется поцелуем любимой женщины, — пояснил Томп. А вот когда вы познакомитесь с моим Яном, он заварит вам морского черта либо благословение Нептуна. Эти букеты вышибают из костей любую простуду, а из головы самое жестокое похмелье!

— Вы давно строите корабли, Георг Оскарович?

— Всю жизнь. В детстве ремонтировал с отцом рыбацкие лодки, а подрос — подался на судоверфь. Хотя, честно признаться, всегда хотел плавать на кораблях, а не строить их… Здоровье, понимаете, подвело. Врачи нашли у меня врожденный недуг сердца, который до конца дней привязал меня к берегу… Но все равно я повидал весь белый свет! Глазами своего сына Яна. Когда он приезжает на побывку, целыми вечерами рассказывает мне о далеких землях, о диковинных зверях и рыбах…

— «Горделивый» который ваш корабль? — поинтересовался Сергей, выдержав паузу.

— Смотря как считать, если со всей мелюзгой, то он распочал четвертый десяток. На моих глазах произошла техническая революция на стапелях: ввысь потянулись борта кораблей, вширь их палубы, вглубь осадка. А главное, мы не пристегнулись к чужой конструкторской мысли, мы создали свое, новое направление в кораблестроении. На Западе его называют русским, хотя точнее следовало бы звать советским. Ведь развивали его и русские, и украинцы, и мы, прибалты, и много людей других национальностей большой страны нашей…

— Скажите, а этот проект долго рождался?

— Очень долго, — улыбнулся Томп. — С тех самых пор, когда со стапеля сошел первый советский военный корабль. Ведь создавая сегодняшнее, думают о будущем. Лично я мечтал о таком корабле еще в сороковых годах, только тогда не по зубам была нам комплексная автоматика. Башенные приводы крутили вручную.

— А какое, на ваш взгляд, самое слабое место у «Горделивого»?

— Слабые места проектом не предусматривались! — рассмеялся конструктор. — Если хотите знать о трудностях, то мы долго бились над уменьшением парусности надстроек. И кое-что придумали! За это кое-что вы нас не раз еще поблагодарите, когда будете швартоваться в непогоду!

— А управляемость на заднем ходу?

— Не отличите от переднего хода.

— А отыгрываемость на встречной волне?

— До шести баллов будет стоять как вкопанный.

— А защита гидроакустики?

— Вы решили узнать все, товарищ командир, а всего мы сами пока еще не знаем, — внимательно глянул на Урманова конструктор. — Вот выведем корабль на ходовые испытания и вместе будем считать, чего больше, чего меньше проектного. Мы ведь тоже люди, а не боги…

— Извините за назойливость, Георг Оскарович, — сообразив, что переборщил, сказал Урманов, подымаясь из-за стола. — Спасибо за чудесный чай, за полезную беседу.

— Всегда буду рад видеть вас своим гостем, Сергей Прокофьевич, любезно попрощался Томп.

В Калининград Татьяна приехала под вечер. Последние километры пути простояла в коридоре вагона возле окна, настороженно приглядываясь к частым полустанкам с обязательной водонапорной башней из красного кирпича посреди островка похожих как близнецы двухэтажных домишек. Редким на этом ощетинившемся островерхими крышами островке был дом современной постройки, многоэтажный, с плоской кровлей, и казался он случайным гостем на чужом подворье.

Настроение Татьянино было тревожным, порой она казнила себя за сумасбродство: какая еще из женщин может бросить на произвол судьбы малолетнего сынишку со стариком отцом и закатиться невесть куда, невесть зачем?.. В прежние времена таких, как она, возвращали по этапу.

Всю ночь Татьяна промаялась без сна; в сине-призрачном свете ночника, под монотонный перестук колес, ее одолевали тревожные мысли. Как могла она оставить малолетнего сынишку со стариком отцом, а сама помчаться сломя голову невесть куда и зачем! Татьяна понимала, что это всего лишь начало ее страданий, а что будет потом, на палубе судна в морской пустыне?

Наконец за окошком проплыли разбитые купола готических соборов, развалины домов, окруженные буйно разросшейся зеленью, и поезд втянулся под стеклянную, напоминающую соты из-за выбитых ячеек, крышу огромного мрачного вокзала. Давно собравшиеся соседи по купе заторопились к выходу, а Татьяна в душевном оцепенении опустилась на полку.

— С приездом вас, Татьяна Ивановна! — В дверном проеме возник улыбающийся Борис Ролдугин. Был он одет в щегольской чесучовый костюм, на голове прилепилась крохотная кожаная эстонская кепочка с козырьком-клювом.

— Здравствуйте, Борис Павлович, — не подняв глаз, ответила Татьяна.

— Отчего такой минор? Кто посмел обидеть? — бесцеремонно затараторил штурман, оглядывая купе. Затем подхватил ее чемоданы, выставил в коридор. — Идемте, мотор ждет! — сказал он, трогая ее за локоть.

Она с трудом поднялась и пошла впереди него. На платформе Ролдугин передал чемоданы услужливому носильщику, решительно взял Татьяну под руку. Она оперлась на его руку машинально, как опирается человек, потерявший равновесие, на первый подвернувшийся предмет.

— Я вам выбил номерок в межрейсовой гостинице, — сообщил Борис. Приличный, угловой, соседи только с одной стороны…

— Благодарю вас, — разжала губы Татьяна.

— Кого это нас? Меня одного! — хохотнул он. — Я не старый учитель, а вы не школьница! Давайте, по праву давних знакомых, перейдем на «ты»? Хорошо?