— Вы тоже ранены, Кузьма Лукич? — встревожилась Татьяна.

— Сначала его, — жестом остановил ее Воротынцев.

С Гешки осторожно сняли обувь и одежду, положили его на кушетку. Татьяна не успела еще как следует осмотреть пострадавшего, когда помполит заторопился на выход.

— Куда же вы, Кузьма Лукич? — заволновалась Татьяна, не зная, как ей поступить.

— Мне надо в трюм!

— Но вам нельзя! У вас кровотечение! Надо сделать обеззараживание и перевязать!

— Потом, доктор, потом! — на ходу отмахнулся здоровой рукой Воротынцев.

Едва за ним хлопнула дверь, как в коридоре послышался шум, женский истерический крик. В лазарет ворвалась растрепанная Лида.

— Геша! Гешенька! — голосила она. — Что с ним? Его убило?

Татьяна заступила ей дорогу в процедурную.

— Успокойся, Лида. Ничего страшного не случилось. Ему оказывается помощь.

— Неправда! Вы обманываете меня! Он умирает!

— Он будет жить, — взяв ее за плечи и повернув к выходу, сказала Татьяна. — Идите и успокойтесь, вам нельзя волноваться, — машинально перейдя на «вы», тихонько выпроваживая буфетчицу из лазарета, говорила она.

Аврал в трюмах продолжался еще более двух часов. Только когда груз был дополнительно раскреплен от бортов и ящик от ящика прочными сосновыми брусьями и перестал «дышать», то есть раскачиваться на ослабших креплениях, помполит Воротынцев снова заявился в лазарет.

— Царапнуло чуть-чуть, — поморщился он, освобождая поврежденное плечо. — Помажьте чем-нибудь, доктор, чтоб не зудело.

— Ничего себе царапнуло! — ахнула Татьяна. — У вас же тут все синё. Сильный ушиб плечевого сустава. Придется вам, Кузьма Лукич, походить с рукой на перевязи. Буду накладывать вам рассасывающие компрессы.

— А чем же я буду за стенки держаться? — попытался улыбнуться помполит.

— Держитесь одной рукой. И не всю жизнь же будет продолжаться эта сумасшедшая болтанка!

— Ладно, потерплю. А как дела у Некрылова?

— У него перелом ключицы, множественные ушибы, возможны внутренние кровоизлияния. Еще большая гематома на затылке, под ней может быть повреждение затылочной кости. Но все это надо смотреть рентгеном, я могу лишь догадываться, — нахмурилась Татьяна. — Не исключено и сотрясение мозга.

— Будьте внимательны, Татьяна Ивановна, — просяще глянул на нее Воротынцев. — Мы должны привезти его домой живого и здорового. Его мать ждет.

— Сделаю все, что в моих силах.

После того как Татьяна впрыснула рулевому камфору, поднесла к носу смоченную в нашатыре ватку, матрос пришел в сознание. Мутным взором обвел вокруг себя, судорожно попытался подняться.

— Куда ты! Лежи. Нельзя тебе шевелиться! — придержала его Татьяна.

— Подвел я экипаж, Татьяна Ивановна, — побелевшими губами прошептал Гешка. — Рот раскрыл, и пришмякнуло… Теперь нагорит за меня всем…

— Ты молодец, Гешенька, настоящий герой, — положила руку ему на лоб Татьяна. — Скажи, что у тебя болит?

— Сердце щемит, — прошептал матрос.

— Сердце перестанет, оно у тебя молодое, здоровое. А голова не кружится? Тошноты нет?

— Ничего нет. Только дряблый я весь какой-то стал, будто творожный.

— Слабость пройдет. А так у тебя все в порядке: руки-ноги целы. Помяло только малость. Но до свадьбы все заживет!

— Вы Лиду не пускайте ко мне, Татьяна Ивановна. Ладно? Не надо ей меня такого видеть…

— Хорошо, Гешенька, хорошо!

Чуть позже с мостика к ней спустился капитан. Выслушав ее объяснения, помолчал, повздыхал.

— Медицинской помощи сейчас просить бесполезно. Никто к нам в такую погоду не подойдет. Стихнет немного, запросим пароходство, может, устроят заход в Пуэнт-Нуар в Конго или в Лагос, в Нигерию, положим Некрылова в госпиталь.

— Жалко его оставлять в чужой стране, Семен Ильич.

— Коли жалко, лечите как следует, чтобы не пришлось оставлять. Покажите теперь, на что способны, — невесело улыбнулся капитан.

Умело сманеврировав, эскадра разошлась с циклоном, но и отроги его развели семибалльную океанскую волну. Острым форштевнем «Горделивый» распарывал надвое катящуюся навстречу зеленую водяную глыбу, и она обессиленно сникала у него за кормой. Только время от времени перед кораблями вставали на дыбы такие громады, которые они не успевали смять и рассечь. Хлесткими ударами эти валы, окрещенные девятыми, сотрясали корпуса крейсеров и больших противолодочных кораблей.

На мостике ракетоносца стало как-то теснее и неуютнее. Люди с трудом сохраняли равновесие, удерживаясь за тумбы приборов, а командир эскадры не сидел, как обычно, в кресле, он стоял возле лобового стекла, ухватясь за поручень, широко расставив ноги.

— Как прогноз, командир? — спросил он.

— Обещают улучшение, товарищ контр-адмирал, — ответил Урманов. Ветер в самом деле стихает, сигнальщики намеряли пятнадцать метров.

— Выйди мы чуть раньше, нам бы тоже досталось на орехи, — вслух рассуждал командир эскадры. — Не завидую тем, кого он прихватил, — словно о живом существе говорил он о прошумевшем над Атлантикой циклоне.

Палубной команде разрешили выйти наверх, проверить, не натворили ли чего волна с ветром.

— Боцман, — запросил по трансляции Урманов. — Как шлюпки и катера?

— В порядке, товарищ командир, — откликнулся тот. — Только с правой шестерки сорвало чехол…

— Кто крепил по-штормовому?

— Лично я, товарищ командир.

— Ясно, боцман. Спишем за ваш счет. Такелаж в норме?

— Шлюпбалки, тали выдержали.

— Отлично.

На мостик поднялся взъерошенный замполит.

— Сполоснуло меня, не увернулся, — кивнул он на мокрые свои следы. Все боевые посты прошел, Сергей Прокофьич, — вполголоса, чтобы не услышал контр-адмирал, доложил Валейшо. — Укачались немногие. Большинство молодых держатся молодцами. Особенно котельные машинисты.

— Добро, — откликнулся командир. — Осталось немного. Шторм утихает, прогноз дают хороший.

Но дальнейшие события спутали расчеты Урманова. Был принят циркулярный сигнал бедствия. Помощь просило какое-то судно, находившееся милях в пятидесяти от кораблей эскадры.

Урманов доложил радиограмму спустившемуся в каюту командиру эскадры:

— Тонет какой-то испанец. Наш курс туда почти всю дорогу лагом к волне. Замотает Вусмерть, Андрей Иванович.

— Ничего не поделаешь, командир, морской закон! Предупредите личный состав, снова вооружите штормовые леера и карабины. Зря рисковать не будем…

Сделав кульбит на бортовой волне, «Горделивый» резко изменил курс. Словно обрадовавшись его маневру, снова взъярились и забесновались, сшибаясь с размаху упрямыми лбами, крутые валы.

— Внимание экипажа, — разнесся по всем внутренним помещениям чуть глуховатый, властный голос командира, — идем на помощь иностранному судну, терпящему бедствие. Курс невыгодный, возможна сильная качка. Быть внимательными на боевых постах и у механизмов!

Потом Урманов навестил в лазарете инженера-механика Дягилева. Тот лежал порозовевший и повеселевший, хотя все еще был пристегнут ремнями к койке.

— Как дела, Алексей Михайлович? Выглядишь на четыре с плюсом!

— Заживает все как на бобике, Сергей Прокофьевич. Подняться хочу, да эскулап не дает, — покосился он на вставшего при входе командира Свиря.

— Теперь он твой командир, — улыбнулся Урманов. — Слушайся и повинуйся. Торопиться тебе нет резона, Павел с делами вполне справляется.

— Вот я и боюсь, что вы его на штат, а меня куда-нибудь на бережок, на сухое место! — приподнял голову с подушки Дягилев.

— Такими кадрами не разбрасываются! — рассмеялся командир, присаживаясь возле койки. — Я вот зачем пришел, Михалыч, — поправив одеяло, сказал он. — Чуешь, швырять сильнее стало? Бедолагу испанца выручать идем. Часа четыре так шлепать. Ты смотри не стесняйся, плохо будет — говори начмеду, будем включать успокоители качки.

— За кисейную барышню меня считаешь, Сергей Прокофьевич? — обиженно сморщился инженер-механик. — Песок из Дягилева сыплется, подушечку пора ему под заднее место подкладывать!