Коновалова побледнела и мрачно, не мигая, смотрела на Константина, а когда он закончил, сказала:

– Я не думала, Лазарев, что вы так испорчены в седьмом классе!

– Да, я испорчен, – признался Костя.

– Я понимала, Лазарев, многих… Тех, кого не понимали другие, кого не понимал никто! Ребят, кто сидели… И эти ребята под два метра ростом приходили потом ко мне и говорили спасибо. Я понимала многих, но вас, Лазарев, я не могу понять!..

Костя, недослушав, вышел из класса и решил больше не ходить на уроки рисования. Как решил – так и сделал.

Однажды он вышел из школы и увидел свою бабушку, ожидавшую его после уроков. Она была в шляпе, очках и кашемировом демисезонном пальто, с сумочкой. В свои годы бабушка очень неплохо выглядела: седых волос у неё было немного, она была бодра, активна и довольно энергична. Её визит в школу Костю не обрадовал.

– Ты чего припёрлась? Я же не в первом классе, а в седьмом как-никак! – завозмущался он.

– Костенька, я шла в магазин, взглянула на часы – как раз твои уроки заканчиваются, и решила зайти за тобой. Думала, сходим вместе, ты мне поможешь сумки донести, – слукавила бабушка.

– Ну ладно.

Дорогой бабушка сказала, что пока его ждала, встретила Ольгу Герасимовну.

– Зачем ты её обидел? – спросила бабушка нравоучительно.

Костя упрямо молчал, надеясь, что тема вскоре будет исчерпана. Но бабушка не унималась.

– Зачем ты обидел учительницу? Ведь она к тебе всей душой!..

– Ничем я её не обижал! – не выдержал Костя.

– Как не обижал? А кто нарисовал «сцену насилия» и «пропагандировал жестокость»? А потом нахамил ей? – бабушка строго посмотрела на внука через очки.

– Никто не хамил! Что она врёт! – огрызнулся подросток.

– Я «вру»? Так-так, Лазарев… Очень хорошо. Спасибо, спасибо тебе за всё! – Костя услышал знакомый голос и, обернувшись, увидел Коновалову в кожаных сапогах на высоком каблуке, в элегантном чёрном пальто, зелёном берете, с длинными серьгами в ушах. В руках она держала авоськи.

– Прекратите паясничать! – неожиданно для самого себя грубо бросил он учительнице.

Бабушка замерла на месте, а Коновалова изменилась в лице. В этот момент Косте показалось, что учительница ждала от него какой-нибудь дерзости и даже хотела её услышать…

– Что ты себе позволяешь! Немедленно извинись перед Ольгой Герасимовной! – приказала бабушка.

– Я не должен перед ней извиняться. И не собираюсь этого делать, – сказал Костя и отошёл в сторону.

– Как ты разговариваешь с учителем! – вслед ему кричала бабушка. – Ольга Герасимовна, простите нас, дорогая!

– Что вы, что вы, Елизавета Анатольевна, я нисколько на него не сержусь, – сказала Коновалова и как-то вызывающе улыбнулась, как будто что-то не договаривая. В этот момент её серьги качнулись.

И эта её дразнящая улыбочка и серьги особенно разозлили Костю. Он развернулся и пошёл домой.

Бабушка пришла следом. Родители сидели на кухне, пили чай и смотрели телевизор. Транслировался футбольный матч.

– Мама, ты уже сходила в магазин? Что ты такая расстроенная? – спросила бабушку мать.

– Какой там магазин! – махнула рукой бабушка. – Катя, Юра, вы представляете, он опозорил меня на всю школу!

– Кто? Костя?

– Сейчас встретили учительницу рисования: он при мне нахамил ей, заявил, что она врёт. Это где видано – так с учителем разговаривать? Я сказала ему: «Извинись!», а он плевать хотел. Совсем распоясался! Взрослым себя чувствует.

– Тихо! Дайте посмотреть футбол, – поморщился отец.

– Вам бы только всё телевизор! Сын от рук отбивается, оболтусом вырастет…

– Мама, мама, тише! Костя, что ты наговорил учительнице? – обратилась мать к Косте, который здесь же подогревал себе суп, наблюдая за футбольным матчем.

– Ничего такого. Надо не угрозами и заискиванием, а более порядочными методами управляться в классе. Школа – это не художественный театр, где надевают разные маски, и не зверинец, чтобы нас дрессировать.

– О, как заговорил! Тоже мне – педагог! – вставила бабушка.

– Я не педагог. Для меня педагогика синонимична лицемерию.

– Так, может, он и прав. Сказал ведь умнó. Сказал то, что думает. А та, видимо, от своих интриг не отошла, – заметил отец, вступаясь за Костю.

– А вы не заступайтесь! Не всегда надо то, что думаешь, говорить, – парировала бабушка.

– Мама, если бы за него заступился Иван, ты бы ничего не сказала!

– Иван – больной человек, его пожалеть только. А Юра твой – здоровый. И только и делает, что таращится в телевизор!

– Юра устаёт.

– От чего он устал, от футбола? – завелась бабушка. – Юра, вы совершенно не занимаетесь воспитанием ребёнка! Вас, кроме спорта, ничего не интересует! Он и так от рук отбился. Смотрите, упустите… уже упустили: он в девять лет у вас уже смотрел недетские фильмы, а теперь, где хочет, шляется, дерзит учителям – всё дозволено! То ли ещё будет! Подождите! Скоро курить начнёт! А Юра – знай себе только молчит и телевизор смотрит!..

– Что «Юра, Юра»?! – вскочил отец. – Вы вечно всем недовольны! То вам на даче всё переделай, то заготовки привези, то картину повесь, то кастрюлю запаяй! Всё Юра! Я отдыхать ни разу не ездил, мне на стадион сходить некогда, даже матч интереснейший не даёте посмотреть!

– Ах, только не ссорьтесь! – волновалась мать.

Отец достал сигарету из пачки, вздохнул и отправился на лестницу курить, громко хлопнув дверью.

– Мама, ну что ты делаешь! Он же не выдержит! – сказала с упрёком мать.

– Ну и ладно, жалеть не будем. Не пропадём! Сами ребёнка воспитаем, – не обращая внимания на Костю, ответила бабушка.

– Что ты говоришь! Это ты не будешь жалеть! Ты всю жизнь о себе только думала! Только и думала, как нас развести. У тебя муж на войне погиб – так надо, чтоб и у меня его не было!.. Чем тебе Юра не угодил? Он всё на твоей даче делает. Стал бы другой копать эти гряды и возиться с яблоками?

– Во всём, оказывается, дача виновата! У неё – плохая мать! Я им жизнь отдаю. Живу ради них, пашу для них в три шеи на этой даче, таскаю сумки как проклятая из магазинов! Могла жить себе припеваючи в квартире, не ездить на эту дачу, не сажать там ничего… Мне бы хватило моей докторской пенсии. Всё – ради них! А они… неблагодарные, – кричала бабушка. – Ну, ничего, скоро помру, поживёте вы ещё без меня! Вспомните…

Хлопнула дверь, и вошёл отец. Он был бледный и держался за сердце.

– Юра, вам плохо? – Бабушка заговорила совершенно другим, испуганным, голосом. Принесла валокордин и маленькую рюмку, принялась отсчитывать капли. – Вам плохо? Выпейте. Может, врача?

– Мне хорошо, – махнул рукою отец и ушёл в комнату.

Отец и бабушка, как обычно бывало после ссоры, расходились по комнатам и несколько дней не разговаривали. Потом постепенно наступало примирение…

Однажды Костя подрался. Его вызвали к директору, и встал вопрос о привлечении милиции и о переводе в другую школу. К директору тут же пришла и Ольга Герасимовна. Костя подумал, что она будет на него жаловаться, и приготовился к самому худшему. Он стоял, нахально смотрел на неё в упор и ухмылялся. Но, к его удивлению, женщина принялась яро его защищать и убедила директора оставить в школе, мотивируя это тем, что он «очень талантливый». Пропущенные уроки опять оказались неотмеченными, а в конце года по рисованию у Кости стояла «пятёрка».

– Этого не стоило делать. Я вас не просил! – гордо заявил он Коноваловой при встрече, а она отвернулась и закрыла лицо руками.

Позже, повзрослев, Константин вспоминал этот случай с сожалением, ругал себя за то, что поступил грубо и даже жестоко со своей учительницей. А в то время он чувствовал себя героем, старался избегать Коновалову и всячески выказывал ей своё пренебрежение.

Она иногда звонила его бабушке и о чём-то подолгу с ней разговаривала. Это очень раздражало Константина. Особенно его нервировало то, что, как ему казалось, Коновалова говорила о нём так, будто бы имела на него какие-то права.