«Сборище» считало себя богами или, по крайней мере, вело себя так, хотя его лидерам был неведом коммерческий успех. Но пресса двух континентов часто именовала их авангардом современности. Желающим увидеть, каким будет будущее, предлагалось посмотреть, чем занимаются мисс Стайн, художник Пабло Пикассо, фотограф Ман Рэй и подобные им. Прекрасно сознавая, какое место они занимают в истории, представители «сборища» неустанно запечатлевали их общий мирок и друг друга. Пикассо писал портреты Гертруды Стайн. Та составляла «словесные портреты» своих сверстников, утверждая, будто первой положила начало этому жанру. Ман Рэй и Беренис Эббот фотографировали выдающихся представителей группы.

«Если вас „щелкнули“ Ман Рэй или Беренис Эббот, это означает, что вы представляете собой что-то», – вспоминала Сильвия Бич, книжный магазин которой служил неофициальной, но грандиозной выставкой этих фотографий[120]. Любопытно: несмотря на то, что «сборище» избрало местом своих революций Париж, их движение было всецело американским. В большинстве случаев этим людям не было дела до устремлений французской интеллигенции[121]. По сути, данное сообщество являлось «Америкой в Европе», как выразился один писатель-экспат[122]. Оно издавало в Париже журналы и книги на английском языке, как правило, при американской финансовой поддержке, зачастую для того, чтобы произвести впечатление на американских издателей и получить возможность публиковаться в США.

«Я не встречал американца, который, будучи в Париже, не носился бы с американскими планами, намерениями и материалом», – вспоминал Арчибальд Маклиш[123].

Подобно многим другим американским писателям, Хемингуэй очутился в самой гуще бунта против чопорной викторианской прозы. «В Америке не существовало значительной экспериментальной, яростной и дерзкой литературной школы, и мы намеревались создать ее», – вспоминала редактор и писательница Кей Бойл, впервые прибывшая во Францию в 1923 году. «„К чертям Генри Джеймса! К чертям Эдит Уортон!“ – заявляли революционеры, добровольно отправившиеся в изгнание»[124]. Разумеется, после низвержения «монархов» вроде Джеймса и Уортон, правление которых затянулось, их троны многие мечтали занять. В сообществе литераторов взыграли амбиции, соперников расталкивали локтями. «Славы – вот чего желали они там», – писал Маклиш в стихотворении, запечатлевшем лихорадочную атмосферу Парижа тех лет[125].

Естественно, слава славе рознь. Гертруда Стайн была знаменитой, Джеймс Джойс – тоже. Например, оригинальный роман Джойса «Улисс» перевернул мир многих послевоенных писателей.

«В 1922 году он ошеломил нас… Взрывом печатного текста эти слова и фразы обрушились на нас, как дар языков», – вспоминала автор журнала «New Yorker» Дженет Фланер[126].

Однако этот роман сочли настолько скандальным, что его было запрещено издавать отдельной книгой в США вплоть до 1934 года. (Как писала «New York Times» после выхода романа, парадокс, но запрет был снят «как раз после того, как Джойс утратил прежнее влияние на молодых писателей»[127]). У автора литературных экспериментов Гертруды Стайн имелись свои почитатели, но ни один крупный американский издатель не притрагивался к ее колоссальным рукописям.

А вот Ф. Скотт Фицджеральд стал по-настоящему знаменитым. Десятки тысяч читателей покупали его книги, опубликованные «Charles Scribner's Sons» – одним из самых престижных издательских домов в тогдашнем Нью-Йорке. Сам Фицджеральд и его беззаботная золотоволосая жена Зельда уже превратились в иконы поп-культуры. Зельду называли воплощением культуры эмансипированных молодых женщин (флэпперов). К последним в большей степени относилось то, что имел в виду Хемингуэй, стремясь к славе. Однако он намеревался получить все: стать притягательным не только для снобов, но и для масс. Цель была немыслимо высока, но Хемингуэй видел свой шанс, и ему явно хватало воли воспользоваться им.

К концу зимы он почувствовал, что настало время разослать рекомендательные письма Шервуда Андерсона. Кампанию по завоеванию Олимпа предстояло провести агрессивно и почти с хирургической точностью.

Первым делом Хемингуэй обратился к писателю Льюису Галантьеру – эрудированному американцу в очках, в то время работавшему в парижской Международной торговой палате. Шервуд Андерсон написал Галантьеру перед отбытием четы Хемингуэев в Европу, уверяя, что Хемингуэй очаровательный и «необычайно одаренный» молодой человек[128].

Галантьер любезно нашел Хемингуэю и Хэдли жилье на первое время: на четвертом этаже, за 18 долларов в месяц, в доме без лифта, по адресу улица Кардинала Лемуана, 74, на холме Латинского квартала. На каждой лестничной площадке стоял зловонный писсуар. Внизу, у входа, создавал шумное соседство bal musette, или дансинг для рабочих. Нищие облюбовали эту улицу, спускавшуюся к реке. Район был бедным и опасным, зато цена подходящей, вдобавок улица обладала литературной атмосферой: Джеймс Джойс работал над «Улиссом» в доме номер 71, французский поэт Поль Верлен жил в доме номер 2. Хемингуэй отплатил Галантьеру за эту услугу: предложив ему побоксировать в отеле «Жакоб», он застал противника врасплох и ударил его в лицо. Хэдли вспоминала, что глаза и лицо Галантьера чудом уцелели, когда разбились очки[129].

Вскоре Хемингуэй установил контакт с Гертрудой Стайн и американским поэтом-модернистом Эзрой Паундом – оба они были врагами вычурного, старомодного литературного стиля. Паунд, по словам Сильвии Бич, являлся «признанным лидером современного движения»[130]. Он носил шарф с вышивкой «Обновляйся», который развевался у него за спиной, когда он разъезжал на велосипеде по городу. Будучи колоритными персонажами, Стайн и Паунд, вероятно, внушали робость малодушным. Тем не менее для тех, кто обладал физической крепостью, серьезными намерениями и достаточным талантом, Стайн и Паунд охотно становились наставниками[131].

Сначала Хемингуэй обратился к Паунду. Того знали как своего рода литературную повитуху: он уже приложил руку к появлению на свет потрясающих произведений ХХ века в модернистском стиле – так, Паунд отредактировал написанную в 1922 году поэму Т. С. Элиота «Бесплодная земля». Он также мог добиться публикации талантливого автора и порой выступал в роли энергичного защитника своих протеже. С 1920 года действовал как литературный агент и занимался поиском материала для «The Dial» – нью-йоркского литературного журнала, именующего себя «ведущим периодическим изданием на английском языке»[132]. Паунд яростно сражался с его редактором Скофилдом Тейером за публикацию «Бесплодной земли», и в конце концов поэма появилась в ноябрьском номере журнала за 1922 год. Паунд помог Джеймсу Джойсу опубликовать в литературных журналах ранние рассказы и дебютный роман «Портрет художника в юности». Благодаря Паунду Джойс познакомился с Сильвией Бич, которая в 1922 году отважилась опубликовать его скандальный роман «Улисс» отдельным изданием в Париже. Кроме того, Паунд был редактором иностранного отдела «Little Review» – значимого журнала, пропагандирующего экспериментальную литературу и новое мировое искусство; в нем «Улисс» публиковался с продолжением, выходили также произведения Шервуда Андерсона, Гертруды Стайн и Уиндема Льюиса.