Кларисса угасла за год. Зачахла от вечного казарменного быта, жестокого обращения мужа и приставаний его воинов. Лорд даже не замечал, каким похотливым взглядом его подданные провожают его жену, а стоило хозяину напиться как следует, Кларисса пряталась в своей спальне боясь всего: побоев мужа, насилия других мужчин. В крепости у нее не было поддержки ни от кого, кроме священника. Я не называю себя. Хотя я помогал ей тогда, как мог. Кларисса походила немного на мою сестру, и мне было жаль эту бедную запуганную девочку с растерзанной душой.

Она не долго страдала. Умерла еще через год, успев родить лорду сына. Я молился за ее бессмертную святую душу. Кларисса была такой доброй и милой. Но непосильные страдания всегда губили и губят самых слабых.

Лорд после смерти жены совсем одряхлел, перестал нормально есть, только пил и пил. Так он промотал последние свои деньги. Содержать крепость уже было не на что. Что уж говорить о людях. А хозяин и не думал что-то делать.

Мне было семнадцать, когда в крепость приехал давний друг моего лорда с женой и дочерью. За собой этот гордый мужчина вел небольшое войско. Напросившись на постой, приезжий лорд зажег в моем господине интерес к крестовым походам. Хозяину понравилась идея отправиться на захват сокровищ. Даже тогда дела церкви были лишь прикрытием истинной цели всех, кто шел в другие земли. И мой лорд решил так же ехать со своим другом. У меня был выбор. Я мог остаться.

Но за меня решила судьба. Ликом судьбы стала Адель, дочь того приезжего, юная, прекрасная и невероятно очаровательная. Я влюбился в нее без памяти, и она поняла это сразу, пользуясь такой приятной ей властью над молодым оруженосцем.

Моей глупостью тогда стало предложение ей. Адель ничего не ответила, только выставила условие, что я должен отправиться со своим лордом и возвратиться настоящим рыцарем, с состоянием и заслуженным титулом. Невозможное условие. Но я смотрел в любимые глаза и верил, что нет ничего проще.

И схватил лихорадку через три месяца после начала пути. Господину было лень со мной возиться, и он приказал оставить меня где-нибудь по дороге. Меня выкинули в каком-то амбаре на краю безлюдной деревни. Одного. Без еды и воды. Без помощи. Там я подыхал несколько дней, перекатываясь между тисками жара и боли.

А потом началось перерождение. Лихорадка выжгла мой мозг. Дар выжег тело, унеся все силы. Я мог умереть, даже став раннаром. Но я выжил. Моим спасением стал Саладин. Он нашел меня случайно. Просто заметил отсветы в тени. То был единственный случай, когда кто-то без моего желания видел меня по ту сторону. И это спасло мою жизнь.

Иногда мне кажется, что Саладин единственный из ныне живущих раннаров, кто действует по плану Полотна. Он веселится и чудачит, но идет к непонятной даже ему цели напролом. Всегда и во всем. В те времена он жил среди иноверцев, как их называли, помогал им противостоять нашествиям с запада. Он был советником при нескольких правителях того времени. Даже правил какими-то землями. Создал себе разные лица и приводил в действие свой план. За то, что он был верен, правители и называли его Салах ад-Дин, что значит "благочестие веры". Он принял это прозвище вместо имени. И я знаю его именно под таким именем, хотя мне всегда хотелось спросить про прежнее. Но я никогда не сделаю этого. Никто из раннаров не посмеет спросить другого про имя. Многие давно сменили истинное на вымышленное, приняв свою суть.

Суть Саладина сама его нашла. А имя ему дали люди.

— В истории есть упоминание султана и полководца, которого на западе называли Саладином, — хмыкнула Эль, всегда любившая изучать книги по истории.

— Так вот, Саладин следовал по своим делам, когда почувствовал присутствие другого раннара. Как он потом мне говорил, он старался держаться подальше от раннаров, не желал ввязываться в их склоки.

Он нашел меня. Думал, что я умер. Так плох был тот мальчишка, неполных восемнадцати лет, которым я тогда предстал перед ним.

Я не мог ходить, говорить. Даже лежать было больно. При моих неполных шести футах роста, я весил чуть больше сорока килограмм. Только кожа и кости. Страшное зрелище.

Саладин переправил меня к Абелин. Она святая. Эта раннарка поднимала меня из могилы несколько месяцев. Еще столько же я учился жить заново. Просто чтобы восстановить прежний облик мне потребовалось чуть больше трех лет.

И через три года я отправился к Адель. Я все еще любил ее, ни на что не глядя. А она забыла меня почти сразу, беззаботно выскочив замуж за того, кого выбрал для нее отец. Она даже не узнала меня.

Что мог ей, прекрасной и удивительной дочери прославленного воина, дать я, тогдашний? У меня не было ничего. Только имя. Но разве имя что-то стоит?

Я оставил ее в прошлом, чтобы навсегда забыть. А это сложно. Для того, чья память столь совершенна.

Потом я навестил родной дом, но оказалось, что моей семьи больше нет. Роджер погиб в сражении, трое остальных братьев — кто от болезни, кто он чего-то еще. Я вдруг оказался совсем один. Один. И тогда я отказался от собственного имени. Моим именем стала моя суть. Так проще жить. Не нужно возвращаться назад.

После этого я исчез. Даже для раннаров. Почти два века я жил так уединенно, что никто даже не догадывался о моем существовании. Это время многое мне дало. Я научился всему, что нужно. Сам научился. Построил самые тайные свои убежища — о них и сейчас никто не знает. Только после этого я позволил раннарам подойти ближе к себе.

С тех пор моя жизнь как-то почти устоялась. Особенно после появления Бертрама. У меня не было необходимости общаться с кем-либо. Я позволил годам, десятилетиям и столетиям пробегать мимо меня.

Вот и все. Такая вот история…

Гриффин замолчал, а Эль почувствовала, что даже излишне громкий звон вилки о тарелку может нарушить момент.

— Гриффин, что теперь со мной будет? — спросила Эль спустя несколько минут, когда с омлетом было покончено.

— Я уговорю Абелин взять тебя к себе. Она самая лучшая среди тех, кому я верю, — ответил раннар жестко. — Я все устрою. Все, что нужно. Но тебе придется научиться скрывать то, кем ты являешься. Для твоего же блага. Так будет лучше. Нужно сделать все, чтобы у Этелин оказалось как можно меньше шансов тебя отыскать. И… может быть удастся переждать войну.

— Что? Ты хочешь от меня избавиться? — обиженно спросила Эль, но тут же прикусила губу.

— Сейчас тебе нельзя быть возле меня, — терпеливо пояснил Гриффин. — Этелин именно на это рассчитывает. Чем дальше ты будешь от меня, тем лучше. Поверь мне.

Эль зажмурилась и попыталась успокоиться. Получалось плохо. Девушка наклонила голову, стараясь скрыть от раннара слезы, крупными каплями скользнувшие по щекам.

— Я попрошу Саладина связаться с Абелин, — сказал раннар и взъерошил волосы.

— Ты ему веришь? — удивилась Эль. Сама она боялась верить хоть кому-то.

— Вот и узнаем, — с грустью усмехнулся Гриффин.

Саладин брезгливо уткнув нос в отворот ярко-зеленого пиджака, быстро переступил затхлый мелкий ручей и продолжил свой путь, стараясь не попасть ногой в лужу.

— Вечно она выбирает для себя подобные гадкие места, — брюзгливо сам себе заметил раннар. — Чем плохо жить в нормальном доме. С нормальными землями вокруг. Без этого… болота.

Он, по своей давней привычке, преувеличивал немного. Местность мало походила на болото. Низинка. Чем-то похожая на сказочные открытки, где обязательно должна быть избушка на краю леса, дерево, очень старое, полянка с цветами и добрая фея, встречающая гостей.

Домик был. Крохотная, почти ушедшая в землю избушка. И дерево было. Даже цветочки имелись. На ветру подрагивали ромашки вперемешку с васильками.

Картинку портили только огромные лужи от недавнего дождя — вода стояла, еще не успела впитаться в землю.

Поморщившись еще раз, Саладин вплотную приблизился к домику. Приостановился на секунду, чтобы придать лицу спокойное отрешенное выражение. Только так можно было отвязаться от наставительного тона Абелин. И от ее подозрений на его счет. Вечно она его обвиняла в чем-либо. Чаще всего в том, что он брезгует их общением.