У нас на сто актёров едва ли найдётся два, которые сумели бы быть художественными импровизаторами, а там, в Италии, не только на сцене, – но и среди публики таких импровизаторов найдётся по крайней мере десять на сто…

И кроме того, – для театра Импровизации необходимы образы, руководящие общим действием, а таковыми являются маски, т. е. носители определённого лица и содержания, но выражающие старые, знакомые всем мысли, – новыми словами и в новых комбинациях…

Как странно, что Помпею называют Мёртвым Городом. Я редко в жизни встречал такое бесконечное разнообразие кипучей жизни, какое встретил там. Каждый камень, каждая травка, пробивающая дорогу в тени разрушенного дома, каждая надпись сверкающего мрамора – раскрывают тысячи картин, полных шума, блеска и несмолкаемого гула!.. Жизнь, и какая богатая жизнь!..

Долгие часы я бродил по одиноким улицам среди вечных памятников бессмертной красоты древнего гения… Меня сопровождал весёлый гид, интересно рассказывавший о новых раскопках, археологических работах и пр. Болтая и покуривая, мы сели в экипаж и покатили по широкой дороге, окаймляющей подножие Везувия.

К сожалению, путь был до обиды краток!.. Над вулканом слегка колыхалось белое облачко. Зелёные склоны утопали в прозрачной, заметно трепещущей голубоватой дымке… В ближайшей деревушке мы взяли лошадей, но сколько мы ни выбирали – всё было ужасно, и лошади, и сёдла… Когда мы поехали верхом в гору, мне, не шутя, казалось, что я сижу на инквизиционном стуле…

Первые минуты я всецело поглощён был созерцанием. Я любовался праздничной природой, останавливаясь на каждом повороте и безмолвно восторгаясь многоликой панорамой залива, Неаполя и островов, – панорамой, которая с каждым новым подъёмом становилась мягче и живописней.

Но вот, поскакав галопом вперёд, мы увидели за поворотом впереди себя странную смешную кавалькаду. На высокой, худой лошади сидел тучный маленький монах, а на красивой пегой кобылке сидела стройная девушка, подвижная и бойкая; позади же их – вероятно, проводник.

– Кто это? – спросил я у Риккардо. – Очевидно, не иностранцы, а свои?

– Да я и сам смотрю… и глазам не верю… Если это Мелитта, то какого дьявола с ней эта чёрная галка?!. – А ну, синьор, дадим-ка ходу и посмотрим!

Мы хлестнули лошадей и, медленно обгоняя заинтересовавшую нас кавалькаду, внимательно рассматривали путешественников.

Девушка была очаровательна. Красивое смуглое лицо, блестящие маленькие зубы и весёлая лукавая улыбка, – делали её неотразимо увлекательной.

И так противно было видеть рядом с ней этого толстого, отвратительного старика, которого с трудом тащила даже лошадь!..

Очевидно, он сам не рад был загородной поездке, так как в то время, как мы обгоняли их, он нещадно сопел носом и жалобно ворчал:

– A-а!.. Santa Madonna!.. И для чего придумали эти горы… словно на берегу моря нет хорошего леса, куда можно прокатиться!.. А-а!.. Diabolo!.. Да ведь это вшивая собака, а не лошадь!

Красавица смеялась, то и дело подгоняя хлыстом и свою лошадь, и лошадь старого монаха, причём злосчастный padre так смешно хватался за гриву тощей клячи, что становился уже не отвратительным, а жалким.

Проехав ещё несколько шагов, я обернулся перед поворотом и приветственно махнул рукой в сторону девушки. Она сначала улыбнулась, кокетливо тряхнула головой и наконец ответила таким же жестом.

Итак, с точки зрения житейской простоты и весёлой юности, у нас уже установилось что-то вроде знакомства.

Но вот перед нами показался «Белый дом», мимо которого змеится белая дорога к раскалённой вершине Везувия… Мы въехали во двор, слезли с лошадей и, сев за столик, заказали завтрак и вино.

Так как в нашей красавице проводник Риккардо узнал действительно Мелитту, о которой он рассказывал, как о самой прелестной девушке на Позилиппском побережье, то я уже ни о чём не хотел думать, как только о знакомстве с нею. И едва они подъехали, – это знакомство состоялось.

Проводник помог монаху сползти с лошади, и тот немедленно уселся за соседний с нами столик; с резким криком «Две бутылки Каприйского!» он облокотился и долго-долго вытирал вспотевший лоб красным платком. Нетерпение и жажда привели его в неописуемый гнев.

– О, Santo Dio! Разве это слуги?! Я уже чёрт знает когда заказал вина, а они его держат где-то под землёй!..

Красавица села возле него, лицом ко мне; несколько раз похлопав старика по плечу, она шутливо утешала его:

– Ну, что же делать, padre! Ведь вы так хотели прокатиться за город, а теперь вы недовольны!

– Но, чёрт меня возьми, – зачем же было ехать в гору, когда можно было отправиться в Сорренто или в Амальфи!

– Но я уже была там, padre, а здесь я в первый раз, и должна сказать правду, что здесь мне нравится больше, чем где-нибудь!

– А мне – меньше, чем где-нибудь!

И, понизив голос, старик сказал глухим недовольным шёпотом:

– Притом здесь нет никакого леса… и кругом люди… А я хотел быть только с тобой!

На лице девушки появилась недовольная гримаска, но она сейчас же мило улыбнулась и, взглянув на меня, преувеличенно громко сказала:

– Да… но ведь мы же остановимся на ночь в Торре-дель-Греко, у соломенщика Приска!

Я улыбнулся хитрой девушке и, показав на себя рукой, дал ей понять, что остановлюсь недалеко.

Она покраснела и, разлив по стаканам шипучее вино, чокнулась с монахом.

Пока она, медленно наслаждаясь напитком, цедила его сквозь сверкающие зубы, старик опорожнил первую бутылку и уже принялся за вторую.

А через четверть часа усталость взяла верх; положив голову на стол, патер захрапел так дико, так громко, что Мелитта вскочила из-за стола, чтобы пересесть куда-нибудь подальше… Я воспользовался этим моментом: извинившись, я подошёл к ней и представился.

Наши проводники разговорились меж собой и не мешали нам. Мы вышли из ворот на белую дорогу; любуясь окружающей красотой – такой нежной и ароматной, – мы делились впечатлениями, и как-то сразу почувствовали себя вместе легко и уютно.

Я рассказал ей о себе – кто я и что я; рассказал, что сейчас путешествую по Италии и пою под гитару, что играю я плохо, а пою недурно, и что сейчас я работаю в комической труппе, в театре Партенопе.

В свою очередь она рассказала мне, что она дочь рыбака Джиакомо из Мареккиано, что сама она рыбачка и, как говорят, хорошо играет на гитаре.

– Вот и сейчас я здесь только потому, что этот хитрый и нехороший старик – мой крёстный – обещал мне подарить дорогую гитару. А то ведь он давно уже приставал ко мне, чтобы я с ним уехала за город, а я всё не хотела, да и отец был против!

– Да, но если он нехороший старик, как же вы не боитесь остаться с ним на ночёвку в Торре?

– О, если дело дойдёт до этого, так ему от меня так достанется, что он даже «Отче наш» забудет…

А скажите, вы, значит, и дальше поедете с труппой, или вернётесь за границу?

Я покраснел, мне стыдно было сознаться в моём увлечении, но всё же я поднял на неё глаза и тихо сказал:

– Я думал, синьорина, что поеду с труппой и дальше, но теперь я начинаю сомневаться… А если вы доставите мне удовольствие и придёте в театр, когда я играю, то мне кажется, что я уже больше не захочу ничего иного, как только петь для вас!

Я говорил искренно. Мне было двадцать лет, и я почувствовал, что сердце забилось как-то по-новому, сильно и бодро… Где-то в глубине, впереди меня показался маленький солнечный лучик, но такой тёплый, такой нежный, что заставлял мечтать о нём, стремиться к нему.

– Я рада вашим словам! – говорила девушка, сжимая в руках только что сорванную мной ветку оливы. – Вы так хорошо говорите… Я приду в театр… но не одна, а с отцом и кузиной… Я хочу, чтобы и они вас знали… У нас не верят иностранцам… но вам я верю. Вы совсем, как наш. Я никогда не встречала русских… Они все, как вы?.. Я хочу, чтобы вы знали вперёд, что вам могут не поверить и подумать, что вы ищете со мной знакомства с нехорошими мыслями… Так вы не сердитесь! Мой папа – человек без предрассудков… Хоть он и простой рыбак, но гарибальдиец… И потому сумеет оценить свободного человека. А я – вам верю.