– Мы в двух шагах от меня. Сейчас мы выйдем на мост, и вам всё станет ясно!

Мы вышли по узкой улочке к каналу, где я успел прочесть название «Рио ди Сан-Тровазо», а через минуту мы уже стояли на мостике.

– Теперь смотрите – направо, в конце канала, перед вами Палаццо Скринья; его легко запомнить, напротив него двухэтажный коричневый дом. Среднее окно – моё… И всё!.. Итак, когда же я услышу вас?

– Сегодня вечером.

– Но где же?

Я поцеловал маленькую тонкую руку, и тихо ответил:

– У вашего окна!

Мы простились. Белая накидка ещё раза два мелькнула вдалеке и скрылась. Я стоял на мостике и рассматривал каменные берега канала. Красиво розовело справа старинное здание с готическими окнами, полуразрушенной круглой башенкой и массой зелени, обвивающей наружную сломанную стену. А влево, утопая в солнце, чистенький коричневый домик улыбался мне приветливыми окнами и ласковой листвою маленького сада.

Вечером, когда солнце опустилось и тьма легла на мутные каналы, я отыскал знакомого гондольера и, захватив с собой гитару, отправился на прогулку. Оставив берег, мы тихо продвигались среди снующих пароходиков и гондол. И старый лодочник обучал меня местным обычаям:

– У нас, – говорил он, – всё просто! Если не понравится ваше пение, то вы хоть до утра стойте в лодке, никого не увидите и ничего не услышите. А если понравится, если вас, что называется, принимают к сердцу, то подойдут к окну и бросят вам цветы. И это значит, что вы, во всяком случае, доставили удовольствие той, кому пели. Ну и конечно, остальное уже не касается ни обычаев, ни традиций, а только личного взгляда на дело!

Что же будет со мной? Как примут моё пение? Молчание или цветы украсят мой последний вечер в Венеции?.. Мы приближались. Повернули вправо, проехали под одним мостом, под другим и, наконец, под третьим; передо мной открылись знакомые места, и сразу тысячи волнений затрепетали внутри меня, и жуткая боязнь ущемила сердце. Передо мной открывался тёмный канал с освещёнными окнами и широкими дверями над самой водой… Где же её окно? Куда направить свой голос и свою влюблённую надежду? Кажется, сюда…

Я остановил гондолу. Мой лодочник зажёг три красных фонарика, один на носу, другой на корме, а третий поставил в моих ногах у скамейки.

И я запел. Робость, застенчивость и жуткая боязнь исчезли, сменяясь настоящим вдохновением, безыскусственным порывом; – на этот раз прозвучало широкое итальянское пение. Нежная серенада Альмавивы понесла мои влюблённые призывы к освещённым амбразурам. Я пел с закрытыми глазами, боясь увидеть пустоту в сияющих огнями окнах. Но вот последние аккорды гитары слились с высокими нотами песни, и, прежде чем я открыл глаза, к ногам моим упали цветы.

Не в одном, а в нескольких окнах показались тонкие, словно воздушные фигуры, но одну из них я сразу узнал, и приказал гондольеру подплыть ещё ближе. Ещё и ещё прозвучали песни, и с особенной радостью я спел ей – этой тени средневековой Италии – мадригал «Амарилли», в котором сочетаются простота старины с изумительной нежностью и искренностью…

Снова упали цветы, и с нескольких сторон раздалось одобрительное «браво». Аплодировали в окнах и с проезжающих мимо гондол. Подхватив букет, и прикоснувшись к нему губами, я сейчас же увидел прикреплённую карточку, на которой стояло только пять слов: «В 9 на мосту Риальто».

Я приподнял шляпу, приветствовал всех, кто был так мил ко мне, и проплыв вперёд к Большому каналу, через двадцать минут уже был у моста Риальто, где простился с моим стариком.

Я несколько раз прошёлся взад и вперёд по мосту, не вызывая особенного внимания, так как одет был, как южные итальянцы – в широкополой шляпе, в тёмной пелерине, с гитарой и букетом цветов в руках. Потом я спустился к пристани, и облокотился на деревянные перила. Когда справа показалась приближающаяся голубая точка, я инстинктивно узнал её и, как только лодка подъехала к берегу, я быстро пошёл навстречу. Через мгновение мы тронулись в путь.

Старинный, незабываемый вечер. На бархатной скамье, под уютным балдахином гондолы мы, две чёрные тени, скользили сначала среди шумного суетливого канала, потом среди спокойного тихого залива.

Кто мы? Случайные встречные, сумевшие из красивой мечты создать красивую реальность.

Плавно скользила лодка, и мягко скользили наши руки, едва касаясь друг друга, но, прикосновением кончиков горящих пальцев, угадывая, ощущая тысячи новых миров, новых чувств – и сладостных, и вечных.

На острове Лидо, куда причалил седой гондольер в бархатной ливрее, мы долго гуляли среди густой зелени пальм, кипарисов и лимонов. Мы уже мало говорили. Мы отдавались совершенно новой для нас жизни воплощённой мечты, и нам обоим казалось, что мы переживаем лучшие часы земного счастья…

Поздно вечером на фантастически освещённой террасе Гранд-Отеля, я положил ей на колени сорванную ветку кипариса, и она воткнула мне в петлицу веточку ландыша. Перед нами раскрывалось слегка волнующееся море, голубая Венеция и огни бесчисленных гондол.

Мы спустились в парк. Медленно, под руку, чувствуя теплоту и близость друг друга, мы бродили из стороны в сторону…

– Вы не забудете меня? – прошептала стройная девушка с золотыми волосами и глазами морской синевы.

– Разве можно забыть счастье? – тихо ответил я, нежно, нежно целуя её руки. В то же мгновение она потянулась ко мне вся и, запечатлев долгий сладкий поцелуй на моих глазах, крепко пожала мне руку.

– Пойдёмте! – сказала маркиза как-то грустно и печально. – Уже пора!

Мы сели в гондолу. Сначала долго молчали, переживая в себе печаль предстоящей разлуки. Но когда город уже показался перед нами, когда момент разлуки приближался с каждым мгновением, – я снова запел свои лучшие песни; снова заиграла на устах улыбка, глаза наполнились светом; и затрепетали души радостью и жизнью.

Мы не забудем друг друга, значит, мы не разлучаемся, значит, незачем печалиться… Через несколько минут у моста Риальто мы простились навсегда.

Когда я вспоминаю о моём первом путешествии в Италию, самым странным мне кажется та простая случайность, которая толкнула меня вперёд, и затем – непрестанно ряд за рядом, – открывала передо мной всё новые и новые картины, всё ярче, всё пышнее и красочней.

Гитара, купленная моей случайной спутницей, осталась мне в наследство и лежала на столе в то время, как я делал последние вычисления о возможности или невозможности дальнейшего путешествия.

Эта плохонькая дешёвая гитара, вместе с пустым кошельком и круговым билетом до Неаполя и обратно в Милан, подсказала мне дальнейшую работу.

Следующим утром я сел на самый ранний поезд на Верону, с тем, чтобы, переходя из купе в купе, петь всё, что только придёт в голову: русские, французские, итальянские песни, свои собственные мелодии, словом – всё, что только знаю, – зарабатывая, таким образом, в поезде и по пути осматривая города. Самое дорогое – билет у меня уже имелся, а на обед и ночёвку не так уж много требовалось. Я и раньше присматривался к этим вагонным певцам и заметил, что им не только давали деньги, но почти всегда угощали вином и яйцами, чем придётся…

Так я и поступил – это оказалось совсем не страшно и даже вполне удобно. На вокзале в Венеции я спокойно вошёл в вагон третьего класса – общий, похожий на наши дачные вагоны. Едва поезд отошёл и серые домики Венеции скрылись за водяными далями, я стал настраивать гитару. Со мной заговорили. Слегка конфузясь и своего положения и скверного языка, я разговорился. Меня окружили, забросали вопросами. Узнав, что я иностранец, да ещё русский, – они стали особенно милы и любезны, а когда я запел, то весь вагон перекочевал в наше отделение, слушая внимательно и чутко, не стесняясь выражать своё одобрение среди пения.

Мой репертуар был небогат. Я едва успел пропеть только что вошедшее у нас в моду – «Солнце всходит и заходит», «На старом кургане», «Выхожу один я на дорогу», – как, несмотря на непонятность языка, окружающие восторженно зааплодировали; и когда я решился снять шляпу и протянуть её, то не нашлось ни одного, кто бы не положил в неё монету. Теперь мы уже разговорились, как старые знакомые; кто-то угостил меня терпким, но холодным красным вином; бутылка пошла в круговую; так незаметно пролетели полчаса, и поезд остановился в Падуе.