Особую роль как в жизни, так и в творчестве Григория Гнесина играла просветительская деятельность. С этим связаны его литературные произведения 1930-х годов, посвящённые великим музыкантам. Так, им написаны повесть «Жизнь и смерть Никколо Паганини, чародея звуков» и роман-биография «Джузеппе Верди (Последний из могикан)». «Роман» предназначался, очевидно, для большой инсценированной радиопостановки (видимо, серии радиопередач) и включал подборку многих музыкальных фрагментов. Помимо изложенных известных фактов биографии, здесь любопытно постоянное сопоставление Верди и Вагнера, для чего придумана вымышленная встреча и беседа двух гигантов оперного искусства. Ещё один своего рода литературно-музыкальный «монтаж» – это представление в двух актах «Фигаро», где соединены фрагменты двух «Севильских цирюльников» – Паизиелло и Россини – и «Свадьбы Фигаро» Моцарта. Сценарий, созданный Гнесиным, включает тексты «от автора» и собственные переводы либретто из всех трёх опер (включены также фрагменты из Бомарше в ранее изданном переводе). Подобный жанр претворён Г. Ф. Гнесиным очень ярко и талантливо.

Что касается детской темы, то Гнесин занимался ею постоянно – и в дореволюционные годы в Куоккале (один из ранних примеров – стихи, посвящённые детям Чуковского Лиде и Коле), и в период работы на радио. Было написано немало и стихов, и музыки. К сожалению, помимо изданного сборника детских песен, записей музыки сохранилось мало – он не умел по-настоящему записывать нотный текст и этого навыка так и не приобрёл. Сохранился текст «музыкальной картинки» «Бал игрушек» (1921), впоследствии переработанный для новогодней радиопостановки. По свидетельству Е. Г. Гнесиной, прототипами персонажей являлись её собственные реальные игрушки (дочь была одной из главных вдохновительниц его творчества для детей – для неё написаны «Женичкины песни» и многие стихи), но на радиопостановку под названием «Сон под Новый год» запретили по идеологическим причинам: как это – вместо красноармейцев какие-то снегурочки и деды морозы!

Как хотелось бы, чтобы хоть часть литературного наследия такого удивительного таланта стала известна читателям! Думаю, что воскрешение этого забытого имени сулит ещё много открытий.

Закончим этот беглый очерк о Григории Гнесине снова словами его дочери: «Обычно в его комнате гасился свет, он садился за рояль: любимая его поза – руки на рояль, голова откинута, глаза закрыты. Рояль стоял около самой двери в столовую, где все сидели за столом. Пел он не для нас. Он пел для кого-то из той давней жизни, которая у него самого осталась как самое светлое воспоминание, он пел кому-то там в далёкой Италии. И ему не хотелось даже нас видеть, чтобы не переключаться к действительности».

Итак, моя мечта исполнилась. Представилась возможность освободиться на несколько недель от работы и, несмотря на скудность средств, я выехал в начале марта в Италию.

Покидая светлую Женеву, я встретил в поезде старую знакомую, как и я стремившуюся к желанному заманчивому югу, и почти что тем же путём.

В Венецию мы приехали днём, остановились в недорогом отеле, и сразу принялись за осмотр церквей и музеев.

Не всё нас одинаково интересовало, и иногда мы расходились по разным местам, встречаясь где-нибудь в условленном пункте.

Было часов 7 вечера – время чудесного заката, когда, подойдя к молу, я увидел мою спутницу, живо беседующую по-французски с красивым старым гондольером.

– Ну, наконец-то вы появились! – воскликнула она. – А я с ним здесь торгуюсь. Ужасно запрашивает. Вы как? Хотите проехаться в море? Как видите, я даже гитару достала.

Действительно, в её руках находился большой бумажный свёрток, очевидно, только что взятый из магазина.

Попробовал и я поторговаться с гондольером, и через несколько минут мы тихо и стройно покатили в неведомую ласковую даль.

Угасающее солнце бросало нежные золотые блики на удаляющийся город, и тишина, прерываемая редкими всплесками весла, углубляла настроение и грёзы.

Мы долго молчали, провожая тёплый чудесный день. Понемногу опустилась дымка прохладных сумерек, и над нами – в небе, и позади нас, – в чёрных полосах далёкого города зажглись огненные звёзды.

Моя спутница взяла на гитаре несколько звучных мягких аккордов и сразу всей душой меня потянуло к пению. Я запел. Сначала тихо, несмело; потом, когда одобрение гондольера и спутницы затронуло пробуждённую струну, – я дал волю голосу и чувству – и мощно разлились над итальянским заливом русские сильные песни.

Широта, грусть и безумная тоска сменялись раздольем и силой… Иногда моя спутница подпевала мне звучным широким сопрано, и было в этом что-то большое, светлое, словно канун великого праздника.

Да и вправду, это было началом лучшего праздника жизни – торжества весеннего Солнца.

Уже давно я заметил, что близко к нам, не отставая, почти параллельно, плывёт красивая крытая гондола. Я не знал, кто в ней, но что-то внутри подсказывало особенно яркие песни, особенно нежные тембры, – словно мне пелось не для себя, а для кого-то нового и близкого, уже заворожённого, уже связанного со мной волшебными нитями.

Кончилась песня, и долгая пауза превратилась в чёткое молчание.

– Ещё, ещё! – вдруг воскликнула спутница, – я так давно не слышала вас, а вы сегодня в голосе!

– Нет, – ответил я тихо, – меня интересует та гондола. Вы заметили? Она всё время шла рядом, а теперь без стеснения идёт на нас.

Гондола приближалась. В широком оконце показалась женская головка. Присутствие в нашей лодке женщины придавало ей, очевидно, смелости, и она тихим, но звучным голосом спросила:

– Простите, господа, ведь вы наши гости?

Высоко приподняв шляпу, я ответил ей по-французски:

– Да, синьорина, и не настолько невежливые, чтобы говорить на вашем прелестном языке, которому ещё недостаточно научились!

В это время гондола почти поравнялась с нами, и я заметил на её носу золочёную корону. В оконце появилось ещё одно женское лицо, и мы разговорились.

Полилась перекрёстная беседа. Обе женщины были изящны и красивы. Но в то время, как первая была молода и свободна, – вторая, очевидно, старшая и много пережившая, была гораздо сдержаннее и даже строже…

– Как странно! – воскликнула младшая из них. – За исключением князя В., вы первые русские, которых я встречаю. Как жаль, что мы совсем не знаем вашей страны. Мне почему-то кажется, что мы гораздо ближе друг к другу, чем ко всей Европе!

– О, без сомнения, – подтвердила старшая, – и это большая ошибка, что мы соединяемся с умирающими нациями, вместо того, чтобы идти к славянству, которому предстоит будущее.

Я был далеко не в курсе политической жизни Италии, я ещё не знал ни её отношения к соседям, ни отношений тех к ней, но понимал, что в великом прошлом Италии скрывались не только сила её, но и её бессилие… Всё – в прошлом! – а теперь молодая неокрепшая страна нуждалась в помощи и, конечно, в помощи тех, кто сильнее.

Оживлённо беседуя, перескакивая с одной темы на другую, мы выехали в открытое море. Вдали заблистали яркие огни парохода, откуда доносилась музыка струнной серенады.

– Вы не слыхали ещё серенады? Вы только сегодня приехали? О, так вы должны обязательно послушать!

Молодая женщина махнула рукой гондольеру; плывя прямо на звуки, мы остановились невдалеке, с наслаждением слушая чарующие нежные песни Венеции.

Какие переливы, какая простота и наивность в музыке! Какая страстность и любовь!

Песня за песней разносились кругом, а мы молчали, словно какая-то колдовская сила спустилась к нам из неведомых стран, и мы застыли, очарованные, объединённые одной мечтой.

Но вот музыка смолкла, гондола музыкантов отъехала, и яркие пароходные огни погасли.