Обе дамы заволновались, но зато это сразу прекратило споры об общей комнате, и я взял на себя роль сыщика. Плотно прикрыв двери, я понял, что в этой комнате есть только одна подозрительная вещь, именно – шкап. Я подошёл к нему и хотел открыть его, но он был заперт и ключа не было. Я попробовал сдвинуть его, но не смог; очевидно, он был прикреплён к стене или полу; я постучал в него, – по отзвуку было слышно, что он пустой.

Тогда я условился, что спать мы ни в коем случае не будем, но обязательно делаем вид, что спим, т. е. будем легко похрапывать. Затем я отдал щепетильной даме свой нож «на всякий случай» и предложил им держать около себя те полотенца, которые нам полагались. Сам я должен был лечь под кровать.

Условившись обо всём и с грустью взглянув на улицу, я увидел, что место это пустынно, этаж высокий, и вообще дела наши плохи. Дав распоряжения моим дамам, я преувеличенно громко простился с ними и пошёл в свою комнату. Одновременно щёлкнули замки в обоих комнатах, и понемногу наступила тишина. Некоторое время доносились до меня обрывки разговоров, потом всё утихло, – тогда я пополз под кровать и перебрался по ту сторону стены; передав шёпотом, что нахожусь на месте, – я вынул револьвер и приготовился к тому, что, по-моему, было неминуемым, т. е. к покушению, если не на жизнь нашу, то, во всяком случае, на наш багаж.

Я нарочно поставил саквояж и коробку в центре комнаты, так что свет луны падал на них. Прошло около часа, когда сверху раздался негодующий шёпот г-жи Г.

– Какой вздор! Вы только напугали нас, испортив и без того безотрадную ночь!

– Молчите! – прошипел я, – и продолжайте храпеть! Вы сейчас увидите, прав я или нет!

Моя уверенность была не безосновательна. Чутко прислушиваясь, я уже несколько раз замечал какой-то шорох в шкафу. Теперь не прошло и десяти минут, как дверь шкафа слегка приоткрылась, и в ней показалась сначала голова, а потом и всё туловище человека, полуодетого, с ножом в руке. Прислушиваясь к движению в комнате, он пристально глядел на кровать… Даже до меня доносилось оттуда тяжёлое дыхание достаточно испуганной девушки, которая, конечно, уже увидела бандита и трепетала за свою жизнь.

Наконец, разбойник успокоился; вылезши из шкафа, он проскользнул к саквояжу и, быстро работая каким-то инструментом, бесшумно вскрывал замок. В тот момент, когда он наклонился, чтобы раскрыть его, я выполз, – и прежде, чем он успел оглянуться, я изо всей силы ударил его кулаком по виску.

– Ко мне! Сюда! – чуть ли не крикнул я, когда бандит свалился.

В мгновение m-elle Люси была уже около меня и закручивала ему за спину руки полотенцем; то же самое более медлительная г-жа Г. проделывала с его ногами. Рот ему заткнули платком.

Первым движением моим после этого было – к шкафу; открыв его, я увидел, что ведет он в какой-то тёмный коридор, а в дверце его торчал маленький ключик и совсем не на том месте, где виден обыкновенный замок. На всякий случай, я его вынул, а потом прихлопнул дверцу, так что она автоматически закрылась. Следующим движением я бросился к окну. Раскрыв его, я несколько минут тревожно следил за покоем улицы; наконец, услышал тяжёлый топот. Уже светало, и это проезжал в стороне последний ночной патруль. Тогда я высунулся в окно, и стал оглашать улицу криками:

– На помощь! На помощь!

А между тем, бандит очнулся и делал попытки выплюнуть платок и сбросить с себя навалившихся женщин; тогда я соскочил с окна, приставил к его виску револьвер и сказал шёпотом: – Если двинешься – убью!

Сменив девушку, я остался около него, а m-elle Люси, высунувшись в окно, продолжала взывать о помощи. Уже сбегались люди, и в то время, как карабинеры стучались в дверь на улицу, – проснулись остальные жители трущобы и стали напирать на нашу дверь.

– Скорее! Скорее! – крикнула в последний раз девушка и, в то время, как г-жа Г. насела на связанного бандита, мы бросились к дверям, за которыми раздавались проклятия, брань и угрозы. Тогда я громко крикнул:

– Синьоры, первый, кто сюда сунется – будет убит!

И для того, чтобы отвадить их от желания проникнуть к нам, я пролез под кроватью в свою комнату, где дверь уже трещала под напором, и выстрелил. Пуля пробила тонкое дерево и, очевидно, кого-то задела, так как раздался крик и оттуда отскочили. В то же время к нам донеслись грохот выбиваемых дверей, лязг оружия и шум борьбы. Я вернулся к дамам; мы поняли, что карабинеры уже здесь, и я только ждал приглашения, чтоб повернуть ключ. Через минуту раздался властный голос:

– Отоприте! Полиция!

Я отпер, шесть человек карабинеров вошли в комнату и бросились на помощь к дамам. Лицо г-жи Г. было почти диким; казалось, она приросла к охраняемому ею бандиту. Её с трудом оттянули от него и успокоили. Не лучше было и со мной и с m-elle Люси. Помню, что прежде, чем рассказал всю историю, я несколько минут был словно в столбняке. Потом все успокоились; я показал карабинерам всё занятное устройство этой квартиры, передал им ключик от шкапа и, расписавшись под составленным протоколом, в пять часов утра удалился со спутницами и багажом к вокзалу, где мы решили отдохнуть…

Было семь часов с минутами, когда нас разбудил какой-то сторож и спросил, имеем ли мы билеты, так как эта комната только для пассажиров. Пришлось уйти, и на этот раз – проститься. Г-жа Г. уехала в отель, m-elle Люси отправилась на поиски своих знакомых, а я удалился в сторону зеленеющего парка Кашине, – и здесь, на берегу Арно, крепко и сладко уснул…

В 11 я проснулся, умылся тут же у реки и побрёл в город по музеям и церквам. Проходя мимо большой площади и увидя перед рестораном «Гамбринус» музыкальный помост, я разговорился с лакеями и хозяином; мне предложили «на всякий случай» заглянуть сюда вечером и переговорить с дирижёром.

До четырёх часов я был в городе, потом поехал в Фиезоле. Здесь на закате, усевшись на площадке возле монастыря Сан Франческо, – я запел для себя самого. Никого кругом не было. Руины Фиезоле и сокровищницы Флоренции обогатили меня многими мыслями и глубокими настроениями. И мне пелось радостно, молодо и светло.

Вернувшись в город, я отправился к ресторану, где уже собиралась публика, и слышно было издали, как музыканты настраивали инструменты.

– А вот и он! – раздалось около меня, – ну, синьор, вот переговорите с маэстро, – и мы обсудим!

Я подошёл ближе и вежливо поздоровался с дирижёром. Маэстро уселся на стуле, перебросил ногу за ногу, и несколько фатоватым голосом стал допрашивать меня. Молодой, небольшого роста, бледный, с напускной серьёзностью, он казался особенно маленьким рядом с толстым, краснощёким хозяином – очевидно, немцем.

– Вы кто? Поляк, русский?

Почему-то мне показалось более интересным превратиться в представителя дальнего севера, и я ответил с достоинством:

– Я норвежец.

– Норвежец? – переспросил маэстро и, закурив сигару, медленно протянул: – Ну, и что же вы умеете делать?

– Петь народные песни!

– О, это большое искусство! – насмешливо процедил маэстро, – что же, оно очень процветает в Норвегии?

– Да, почти как здесь! – холодно ответил я, и не скрывая насмешки, прибавил: – Там так же много народных певцов, как здесь дирижёров!

Лакеи рассмеялись, хозяин состроил хитрую мину, а маэстро вспыхнул и лаконически спросил:

– Ваши условия?

– В зависимости от работы!

– Выступая через каждые полчаса с 8 до 11, при этом исполняя не менее трёх номеров, – сколько вы желаете получать?

– Пятнадцать франков!

– Глупости! С вас хватит и десяти! Идите к музыкантам и прорепетируйте!

– Глупости! – ответил я ему в тон, – или вы дадите пятнадцать, или идите к чёрту со своей скупостью!.. Я не настолько беден, чтобы нуждаться в вашей милостыни!

Маэстро посмотрел на меня и, подмигнув мне, рассмеялся и прошептал:

– Я вижу, что вы такой же норвежец, как я китаец. Не правда ли, ведь вы – француз?

Я пожал плечами и пошёл к музыкантам. Разговорились, распелись, и через полчаса мы уже вместе концертировали на шумной площади. Субботний вечер собрал много публики; ресторан работал вовсю и к 12 часам, после сытного ужина, которым угощал хозяин всех музыкантов, я пошёл по направлению к маленькому отелю «Адриатика», где решил остановиться.