Забавно, но Анна представить себе не могла, что когда-нибудь будет жить здесь. В приюте она считала, что ее удел — рабочие окраины, работа, тяжелая и выматывающая, затем замужество, двое или трое детей, долги, постоянное недовольство жизнью. Всеми силами Анна бежала прочь от этого сценария, наблюдая, как его воплощают старшие выпускники приюта.

Затем она попала в летное училище, и стала проводить лето в более приличном районе, в маленьком приюте семейного типа, и тут же создала новый план — с домиком, с одним ребенком (возможно, без мужа), с военной карьерой.

Планы, разумеется, находились в состоянии постоянной корректировки и нигде, кроме головы, не хранились. Говорят, хочешь рассмешить богов — расскажи им о своих планах. Анна надеялась, что те здорово посмеялись, расстраивая их!

Рассел, несмотря на проснувшиеся у него замашки абьюзера, был, как бы это самонадеянно не звучало, не главной проблемой. Он был скорее следствием опалы, инициатором которой являлся, разумеется, адмирал Корсини, обуреваемый желанием заполучить власть над миром.

Именно по этой причине Анна не стала обращаться за помощью к своим сослуживцам — Корсини мог им здорово подгадить. Чтобы все получилось так, как задумано и без лишних жертв, этот путь придется пройти одной.

Такова жизнь — человек рождается в одиночестве, страдает в одиночестве и уходит таким же одиноким. Хотя, Анна-то больше не одна…

Размышления пришлось прервать совершенно неожиданно — ошейник-нейростимулятор начал бить током. Анна схватилась за горло, пытаясь снять его, и тихо вскрикнула, услышав торжествующий голос супруга:

— Думала, сбежишь от меня, детка?

Анна только усмехнулась, поднимаясь со скамейки. Она никогда не демонстрировала мужу, насколько далеко продвинулась в управлении собственным телом, не собиралась этого делать и впредь. Поэтому теперь шла к Расселу подчеркнуто медленно, едва заметно дергаясь от ударов тока.

Они были почти одного роста, но Рассел чуть-чуть выше. Так что Анне не приходилось задирать голову, чтоб взглянуть в глаза, ни Расселу опускать. В глазах его было столько торжества, похоти и предвкушения, что Анна содрогнулась от мысли о том, что ей предстоит.

«Я совершенно сломлена, Рассел. Подавлена, напугана… мне больно, я устала. Тебе не надо меня бояться. Я не та, какой была раньше».

Анна добилась своего — заставила мужа перестать притворяться. Они вместе спустились под землю, сели в машину Рассела, и уже там он сказал:

— Во вторник ты пройдешь медицинское освидетельствование, детка. Тебя признают нуждающимся в опекуне. Можешь не напрягаться. Хоть «Илиаду» читай им в оригинале, хоть трехзначные числа умножай. Я все равно получу право опекунства!

— По крайней мере, ты перестал притворяться, — ответила Анна. — Значит ты не такой трус, как я думала. Ты ведь не думаешь, что я смирюсь?

Рассел с интересом взглянул на него.

— А ты все такой же рыцарь без страха и упрека. И без мозгов, детка. Кодекс мешает молчать в тряпочку и нападать без объявления войны?

— Мне до тебя далеко, милый, — очень мягко ответила Анна.

Рассел со свистом втянул воздух в легкие.

— Ты нарываешься… — порычал он. — Но это ненадолго. Я тебя сломаю, детка.

— Не сомневаюсь, — ответила она и посмотрела в окно. Стены подземной трассы были испещрены различной рекламой, в том числе и социальной.

С одного из плакатов (их машина как раз попала в пробку, так что Анна сумела хорошо его разглядеть), смотрел мужчина в полицейской форме с очень располагающей внешностью.

За его спиной психолог утешала заплаканную женщину. Надпись на плакате гласила: «Домашнее насилие — одна из уродливых опухолей нашего общества. Не скрывайте его! Не дайте опухоли разрастаться!»

Мелким шрифтом внизу плаката шла приписка «Ричард Кроули, капитан полиции и автор книг «Немного о домашнем насилии» и «Ударит слабого только трус».

По губам Анны скользнула улыбка. Этот Кроули чертовски прав. Рассел, увидев, куда смотрит его жена, ехидно спросил:

— Ты ведь не думаешь, детка, что тебя кто-то станет спасать?

Поразительно, как Рассел изменился, уверовав в свою безнаказанность!

— Нет, конечно. Все равны… перед законом. Но некоторые ровнее. Ты… и Корсини. К примеру.

Рассел очень ненатурально удивился.

— При чем здесь Корсини? Детка, ты все-таки с ума сошла и не заметила. Ты что, думаешь, мне на что-то сдался твой долбанный инопланетянин?

В ответ Анна так нежно ему улыбнулась, как неразумному ребенку, что Расселу нетерпимо захотелось стереть улыбку с его лица, но он сидел за рулем.

В молчании они достигли дома, в молчании вошли в него. Впервые Рассел не помогал ей подниматься по ступенькам, ведущим из подземного гаража в холл дома.

Комиссия признала Анну ограниченно дееспособной, не задав ей ни одного вопроса. Затем Рассел дал интервью нескольким изданиям и сетевым каналам — самым представительным. Бледная Анна сидела все время рядом с ним, пристально разглядывая руки.

Для всех вокруг их маленькая семья была образцом. Время от времени в журналах и сети появлялись фото, на которых за национальной героиней трогательно ухаживали свекровь и муж. Особенной популярностью пользовалось фото, на котором Рассел укутывает ноги сидящей в кресле на веранде Анны пледом…

Никто и предположить не мог, что творилось в их спальне за час до этого.

Какое-то время эта полная безнаказанность даже нравилась Расселу. Получив то, что хотел, он упивался своей властью, планомерно и не без фантазии уничтожая личность жены. Постепенно ему это стало удаваться, и вспышки былой непокорности становились все реже и реже.

Какое-то время она еще пыталась противостоять напору, даже сбегала из дома, писала заявления в полицию, но общее ее самочувствие оставляло желать лучшего, и ясность ума покинула Анну. Она часто сидела, часами глядя в никуда, механически перебирая четки.

Деньги на счетах, которыми наконец смогли пользоваться отец и сын Морганы, стремительно таяли, усилиями Алексы. Она даже пыталась запустить руку в средства благотворительного фонда, но Корсини намекнул ей о приличиях.

Но когда окончательно погасли звезды в глазах Анны, Рассел почувствовал горечь и сожаление. Все было так, как он мечтал: покорное, прекрасное тело подчинялось ему. Не было больше такой раздражавшей его силы, не было больше стержня, нечего было больше бояться, не на что было злиться. Покорное, но не покорившееся.

И тогда Рассел понял, что натворил. Он убил свою жену. Убил человека, превратил ее в послушную куклу. Рассел чувствовал, что сам сходит с ума. И то бросался целовать худые, с ослабевшими, как в первые недели после выхода из комы пальцами, руки, мучаясь чувством вины и страхом, то из страха же и вины принимался избивать ее.

Но и на ласку, и на побои у Анны был один ответ — молчание. И брезгливая складка у рта.

Рассел сам почти растворился в самолично созданном аду. Он никуда не выходил — в те три раза, что он рискнул оставит жену дома, под присмотром матери, Анна умудрялась сбегать. Он ушел со службы, исполнив, наконец, свою давнишнюю мечту. Время от времени о себе напоминал Корсини, требуя результата, которого не было.

"Я покрываю тебя не для того, чтобы ты развлекался с женушкой. Ты знаешь, чего я жду. "

Рассел же сам не знал, чего хочет. Он боялся того дня, когда Анна сломается окончательно, расскажет все о Враге, когда потеряет важность. Вряд ли Корсини оставит ее в живых… Рассел снова отчаянно трусил в моменты, когда начинал понимать, что натворил… и вернуть назад тоже уже ничего не мог. Было уже слишком поздно.

Тем вечером, когда все закончилось, он напился. Анна в тот день чувствовала себя совсем худо, не имея сил даже подняться с постели и поесть. Алекса уехал в какой-то клуб, и во всем доме они были только вдвоем.

Рассел поднялся в полутемную спальню, включил свет и присел на край постели. Он принялся разглядывать жену пристально, с небывалым интересом.