Когда Антон появился на кухне, она даже не повернулась. Только на ее лице едва заметно дернулась бровь, показывая таким образом, что приход мужа не оставил ее равнодушной.

− Добрый вечер, − мягко сказал Антон. Он остановился посередине комнаты и слегка улыбнулся. Пиджак он снял еще в прихожей и не спеша засучивал рукава белой рубашки

− Здравствуй, − ответила Танька.

− Вы сегодня были на улице? Не знаю, как было днем, но вечер сейчас просто волшебный.

− День тоже был таким, можете поверить, − лучезарно улыбнулась Танька.

− Значит я многое упустил, потому что день для меня прошел в сухом помещении.

− Я тоже не выходила на улицу вечером, так что могу поверить вам на слово.

Они рассмеялись, и Марина хмуро посмотрела на Таньку в упор.

Антон подошел к окну и открыл форточку. Незаметный, на первый взгляд сигаретный

дым, сразу потянулся легкой струйкой на улицу. В кухне повеяло прохладой, а свежий воздух буквально опьянил Марину.

− Мне холодно, − воскликнула она.

Танька с Антоном резко обернулись на ее голос, и Антон беспрекословно закрыл форточку.

Внезапно воцарилась тишина, Марине стало неловко, поэтому она угрюмо начала разглядывать свой ноготь на пальце руки.

Антон достал апельсиновый сок из холодильника, поставил на стол три бокала и каждый неторопливо наполнил. Один он придвинул к Таньке, которая благодарственно кивнула в ответ и сделала пару глотков. Второй бокал, с помощью Антона, тоже придвинулся к Марине, но она упрямо не поднимала головы, поэтому, только краем глаза заметила, что он наконец вышел из комнаты.

− Какой он всегда серьезный, − прошептала Танька, наклоняясь поближе к Марине. − Но его осанка, меня восхищает…

− Да, она у него идеальная, − задумчиво пробормотала Марина.

− Как ты думаешь, он не против, что я к тебе захожу?

− Он? − задумалась Марина. − Не думаю. По крайней мере, он никогда это не показывает.

Они замолчали, слушая, как монотонно доносится звук телевизора, навевая дремоту.

Антон никаких звуков не производил, но Марина отчетливо представила его, сидящим в кресле, с непроницаемым лицом и застывшими глазами.

− Ну, ладно, − Танька встала из− за стола. − Пойду я. Хотела выспаться, так что сейчас завалюсь в постельку и никаких дел. Все на потом.

Они прошли в прихожую, Танька перекинула через руку свой белый плащ, подняла с пола свою черную лаковую сумочку и сказала:

− Перестань думать на ночь, выкинь все мысли из головы.

− Легко сказать, − усмехнулась Марина. − Они сами в голову лезут.

− Что тут сказать. Ты или враг себе, или друг. Пока! − И Танька скрылась за дверью.

Покусывая свою губу, Марина повернулась, надела свои тапки, разбросанные по коридору, и прошла в большую комнату, откуда доносился голос диктора. Антон сидел в маленьком белом кресле и лениво щелкал дистанционным пультом.

Марина стояла и с нарастающим ужасом понимала, что ей абсолютно нечего сказать ему. Ей не хочется спросить, как у него дела на работе, как он провел день, хочет ли он ужинать. Ее совсем не интересовало, как он себя чувствует и какие у него ближайшие планы. Единственным желанием у нее, было убежать далеко, чтобы ветер исступленно бил в лицо, волосы трепались за спиной, а в голове пульсировал пульс, словно вот-вот взорвется.

− Как ты сегодня, милая моя? − спросил Антон.

Он хотел обнять ее, поцеловать, но знал, что ответной реакции не будет. Ему, как всегда молча и как-то обреченно позволят делать с собой все что угодно, только глаза при этом будут отстраненно смотреть в сторону, словно душа Марины находится во другой вселенной, и здесь осталось только неподатливое тело, которое хоть и можно крепко сжимать, но с тем же отчетливо понимать, что оно безжизненно, как увядший цветок..

− Хорошо, − тихо ответила Марина. Ее мышцы уже напряглись, чтобы сделать шаг назад, в сторону своей комнаты.

− Я скучал по тебе, − тоже тихо ответил он, устремив свой невидящий взгляд на экран телевизора.

− Я же здесь. Никуда не делась, − и Марина осторожно сделала шаг назад.

Антон сразу же посмотрел на нее, но не шелохнулся, и продолжал смотреть так пронзительно, что Марина, от замешательства сместила свой, отработанный до автоматизма путь, уперевшись в косяк. Она всегда робела перед ним, как только он начинал проявлять свои чувства, грустно осознавая, что не может дать ему должный отпор, вибрируя при этом всеми клеточками поверхности своей кожи, так явно осязая его клокочущую энергию создаваемой этой обжигающей, неразделенной любовью.

Он порывисто встал и навис над ней, уперевшись руками о косяк, высокий, печальный, молчаливый. Его взгляд прожигал Марине голову, но она так и не подняла на него свои глаза, рассматривая что-то вдали комнаты. Что в этот момент чувствовал Антон, она не знала, но глухие удары его сердца были достаточно отчетливы, этот стук то запинался, то нарастал, то исчезал совсем, а она снова и снова с горькой досадой понимала, что эта близость, создаваемая его дыханием, выворачивает ей душу, заставляя его люто ненавидеть. И как только эта горечь стала выжигать ей горло, а во рту появился противный соленый вкус поражения, Марина сдалась, она понимала, что нужно уступить, да и давно уже это нужно было сделать. Она прислонила голову к его груди и закрыла глаза, зная, что если они останутся открытыми, слезы вырвутся из плена и тогда ее плач уже невозможно будет остановить.

Марина возвращалась с магазина, когда почувствовала возбужденное состояние, в виде участившегося дыхания, заставлявшееся ее задыхаться. Это состояние сопровождало неприятное ощущение возле затылка, словно кто-то дотронулся до твоей головы, но рядом никого не оказалось. Марина даже крутанулась вокруг себя, чтобы убедится, что ей показалось и за ней, по узкой тропинке, ведущей по заброшенному школьному двору никто не следует.

Погода испортилась также резко, как и Маринино утреннее настроение, солнце мгновенно спряталось за сизыми тучами, что нависли над городом и за каких-то несколько минут стало так темно, как будто выключили лампочку в освещенной комнате, налетел ветер и растрепал Маринины распущенные волосы, которые незамедлительно стали лезть в глаза и рот.

А ведь утро так славно начиналось, даже еле слышимый шорох за стенкой, оповещающий, что Антон еще не ушел на работу, не снизили ее нестерпимое желание накрошить любимой окрошки. Легкую, без колбасы, но обязательно с квасом, такую, как делала ее мама и собственное Маринино приготовление этого блюда, как очередное прикосновение кончиком пальца к детству, когда ты беспечная и веселая прибегаешь с улицы домой, а там тебя ждет уют, тепло и улыбающаяся мама, которая проворно крошит зелень для вкусной окрошки.

В магазине она, помимо кваса, автоматически положила в корзину яйца, хлеб, копченую вырезку, зеленые яблоки. И сейчас, подходя к своему подъезду, ругала себя, за то, что, как всегда, вовремя не остановилась и набрала полные пакеты продуктов.

На скамейке, куда она с облегчением поставила пакеты, чтобы передохнуть и достать ключ от квартиры, сидели две бабки и Марина вежливо поздоровалась с ними. Старушки были довольно пожилого возраста, но весьма бойкие и разговорчивые, с подслеповатыми глазами, но на удивление, подмечавшие каждую мелочь. Одна, что сидела в толстой бежевой вязаной кофте, с гордостью сказала Марине:

− Сегодня по телевизору передавали дождь с грозой. А мы вот, все равно, вышли подышать свежим воздухом.

− А-то все дома и дома, − нараспев подхватила другая бабка, в цветастом платке и в толстых очках в роговой оправе. − Совсем света белого не видим.

− Это ты не видишь, − проворчала в ответ бабка в вязанной кофте. − А я всегда выхожу на улицу. Мы деточка, старые такие, уже не бегаем, − продолжала она, уже обращаясь к Марине. − Вот посидеть на лавочке, нам и то, в радость.

Марина рассеяно улыбнулась в ответ, растирая затекшие пальцы, она прослушала бессмысленную болтовню старушек, которые азартно обрадовались новому лицу и снова беспокойно оглянулась, всматриваясь в пустую арку дома. Во дворе, кроме них, больше никого не было, предстоящая непогода заставила и пожилых людей, и матерей с детьми сидеть дома. Лишь, только эти две отважные, которых толкнуло на улицу одиночество, сидели на скамейке и бойко разговаривали на отвлеченные темы. Та, что в вязаной кофте,