Сегодня произошло невероятное событие. Холмс после утренней прогулки с переодеванием, слежкой и преследованием (без определенной цели, просто, чтобы не терять форму) оживленный вбежал в гостиную и как-то игриво стал посматривать на меня. Будучи застигнутым за завтраком, я настороженно подобрался, потому что давно уже не видел такого выражения на лице своего друга. Наконец-то! Новое дело! Последнее, когда зеленщик потерял свои ключи, было уже более месяца назад. Однако, я не угадал.

– Ватсон, вы ничего не хотите мне поведать? Признаться, например?

Он подшучивая называл меня Ватсоном, и я давно уже свыкся с тем, что фамилия Уотсон не устраивает его слишком уж обыденной распространенностью. Я застыл в изумлении, ощущая все неудобство, причиняемое застрявшими в усах крошками жареного хлеба.

– А вы умеете притворяться, дружище! – продолжал изумлять меня Холмс. – Соглашусь, ваша идея прекрасна, хоть и весьма рискованна. Но в нашем положении ничего кроме риска не остается.

– Вы о чем, Холмс?! – впервые мне показалось, что он сошел с ума. Я слышал, что с гениями такое случается нередко, и испугался за него.

– Бросьте делать вид, что ничего не знаете, – настаивал он на своем, склонив голову набок. – Я вас недооценивал, признаю. Но когда вам пришла в голову эта блестящая задумка? И почему вы не предупредили меня о своих планах? Право, я бы только поддержал вас.

Я продолжал молчать, так как от растерянности не находил нужных слов. В моих планах на ближайшие дни присутствовало лишь посещение парикмахера, но я не думал, что это нуждается в предупреждении, тем более, что Холмс и сам был в курсе моих решительных намерений привести себя в порядок, и даже подтолкнул к этому ехидным замечанием, что длина моих висков приближается к критической величине, после достижения которой меня начнут причислять к богемной публике.

– Все еще отмалчиваетесь? Ладно, – он бросил на стол свежий номер "Стрэнд мэгаззин" с таким видом, будто это все объясняет. – Вас напечатали, Ватсон. Откройте на шестнадцатой странице.

Я лихорадочно пролистал до нужного места и прочел: "Артур Конан Дойл. Скандал в Богемии".

– И что? Какое отношение это имеет ко мне?

– Вы меня восхищаете! Такая выдержка! И не скажешь, хитрец вы этакий, что вам прекрасно известно, о чем я говорю. Бросьте скромничать! Вы пишете о нас, и хорошо пишете. Даже адрес не забыли указать. А то, что взяли псевдоним, еще лучше. Создается впечатление, будто этот Дойл, или как вас там, рассказывает о нас со стороны. Мы успешно решаем дело с этим вашим скандалом в этой вашей Богемии, и, поверьте, скоро так и будет на самом деле. После такой рекламы клиенты со всего Лондона побегут к нам.

Я уже не слушал эти дикости и впился глазами в текст. Действительно, там были наши имена, и выходило, что я веду рассказ! Строчки прыгали у меня перед глазами (прошу прощения за эту избитую пошлость), в ушах шумело (еще раз прошу прощения), что за мистификация?! Кто нас разыграл и зачем?! В рассказе упоминалась какая-то Ирен Адлер…хотя, имя вроде бы знакомое. И тут я вспомнил.

Два месяца назад нам действительно был сделан заказ выкрасть письмо из дома некой Ирен Адлер. Заказ поступил, конечно, ни от какого не короля Богемии, а от обычного лондонца, светского шалопая, желающего замести следы своей интрижки перед предстоящей свадьбой. Любой другой посредственный исполнитель просто залез бы в дом в отсутствие хозяйки и перерыл бы его. Но Холмс, артистичная натура, задумал провернуть это дело красиво, и я заинтригованный поддержал его. Решено было соблазнить мисс Адлер, влюбить ее в Холмса до беспамятства, чтобы, получив легальный доступ в дом и полное доверие, он мог без спешки и угрозы быть схваченным спокойно обнаружить и изъять письмо. Холмс, мужчина видный с моей точки зрения, и так имел превосходные шансы впечатлить мисс Адлер. Его коронный способ знакомства на улице, неизменно начинавшийся учтивым вопросом о том, который сейчас час, никогда не давал сбоя, по крайней мере, у женщин, извлекающих скромную пользу из своей общительности в Ист-Энде. Но для гарантии успеха мы придумали два подвига, которые мой друг должен был совершить на глазах у интересующей нас молодой леди. Оба поступка представляли собой решительное спасение жизни мисс Адлер средь бела дня и не оставляли ей шансов избежать зарождения в ней горячей признательности и бурного увлечения фигурой и без того блистательного Холмса.

Во-первых, с помощью нанятых людей устраивалась безобразная драка с перенесением неудовлетворенных претензий дерущихся в направлении выходящей из кареты леди прямо перед крыльцом ее дома. Выложив перед ногами мисс Адлер груду изувеченных тел обидчиков в качестве подарка, ну, или вступительного взноса, Холмс брал ее на руки и, распахнув дверь пинком ноги, вносил в дом, где завязывалось первое поверхностное знакомство. Чтобы побыстрее углубить его, а также на случай, если первое спасение пройдет не совсем гладко и убедительно, мы приготовили про запас второе проявление героизма. Для этого Холмс, уже находясь в доме, должен был, улучив минуту, в разгар радушного приема открыть окно. Мне же, караулившему этот момент возле дома, следовало бросить в распахнутое окно дымовую шашку, не забыв сначала поджечь ее, и сразу же после этого несколько раз как можно выразительнее выкрикнуть слово "Пожар!". В поднявшейся панике, когда все думали только о собственном благополучии, Холмсу, единственному сохранившему невозмутимость, по тому же маршруту и так же на руках предстояло вынести мисс Адлер обратно на улицу. Круг как бы замыкался, подобно этому сознание девушки окончательно и бесповоротно замыкалось на личности Холмса.

Но с самого начала наш строго выверенный до мельчайших деталей сценарий ощутил на себе катастрофическое воздействие перемен из-за склонности некоторых участников к импровизации. Такое случается в театре, когда актеры напьются. Как только карета с мисс Адлер подъехала к ее дому, нанятые нами громилы вместо того, чтобы изображать драку, увлеклись правдоподобием и перешли тонкую грань, отделяющую изобразительное искусство от одержимости. В общем, они принялись взаправду бить друг друга прямо кулачищами и прямо по физиономиям. Один из них совершенно забыл, что от легкого соприкосновения с Холмсом должен отлететь далеко на клумбу и переломать там все розы. Вместо этого он переломал нос Холмсу, как впоследствии установил хирург, в четырех местах одним ударом. Мой несчастный друг, истекая кровью, упал навзничь. Головорезы перепугались и предпочли удрать, тем более, что за спектакль им было уплачено заранее. Я пришел в ужас. Но мисс Адлер, добрая душа, не растерялась и распорядилась, чтобы слуги занесли раненого в дом.

Я остался снаружи, гадая, в сознании ли Холмс, и позволят ли ему его повреждения продолжать участие в запланированном избавлении мисс Адлер от запланированных для нее же неприятностей. Наступал черед второго этапа нашего плана, но я колебался. В случае пожара позволит ли мисс Адлер спасать себя избитому до полусмерти человеку? Может быть сейчас она больше поглощена спасением его самого? И вообще, стоит ли Холмсу брать девушку на руки только для того, чтобы залить ее собственной кровью с ног до головы и рухнуть вместе с нею там же? Откроют ли мне окно, если я попрошу об этом перед тем, как брошу шашку? И если я все-таки ее брошу, сможет ли Холмс хотя бы без мисс Адлер самостоятельно выбраться из дома или задохнется в дыму? Способна ли завязаться пылкая страсть, если мисс Адлер вынесет Холмса на руках? Обилие неразрешимых вопросов парализовало меня. Я пытался заглянуть в окно, но видел только мечущихся вокруг софы хозяйку и слуг, а кто лежал на софе, и чья нога все время конвульсивно подергивалась, было не разобрать.

Прошло около двух часов, когда я, наконец, решился. Мой друг никогда не отменял задуманного и приучил меня к этому. Решено, значит, решено. Я решил бросать шашку прямо в закрытое окно. Звон стекла, рассуждал я, создаст еще большую неразбериху, и на этом тревожном фоне поступок моего друга при удачном стечении обстоятельств будет смотреться только выгоднее. Я вдруг страшно занервничал, потому что, будучи образцом законопослушности, никогда не совершал даже мелких правонарушений. Рука с шашкой отказывалась начинать замах, я бесконечно озирался, хотя уже почти стемнело, и никого поблизости не было. Продолжая оглядываться и почти не целясь в сторону окна, я кое-как заставил себя сделать бросок. Удивительно, что я не промахнулся. Но шашка все же так и не влетела внутрь.