— "Взвейтесь кострами, синие ночи!

Мы пионеры — дети рабочих.

Близится время светлых годов.

Клич пионера: "Всегда будь готов!"

Радостным шагом с песней веселой

Мы выступаем за комсомолом.

Близится время светлых годов.

Клич пионера: "Всегда будь готов!"

Грянем мы дружно песнь удалую…"

И так я разошлась, что не услышала, как дверь подъезда открылась, и из нее выскочил он. Глаза безумные, лицо бледное, а руки, как у человека с больными суставами.

— Чекнутая!

— Не чекай!

Ага, лови камешек в свой огород.

— Слезай оттуда. Что за привычка лазить там, где не надо?

— Это нормально, когда тянет к запретному.

Хотела блеснуть, а Мишка весь смысл моих слов переиначил.

— Поэтому ты от меня не отстаешь? Слезай, время идет. Или хочешь подольше побыть со мной?

— Еще чего.

И кто от кого не отстает? Ладно. Так и быть, по детской горке скатываться не буду, а то совсем меня засмеет, но удержаться от прыжка с каната не могу.

— Ну ты и ребенок. Тебе точно шестнадцать?

— А тебе?

Дальше пошли молча. Вначале он ускорял шаг, потом перешел на легкий бег, к тому времени, как мы подбежали к стадиону, я ног своих почти не чувствовала. Куприянов с легкостью по кругу рванул, а я на скамейку. На дворе почти апрель, сухо и тепло. Почти тоже. Отдышалась, глазки закрыла и мечтаю о продолжении моего нарушенного Мишкой сна. Мечты разлетелись, как брызги воды из-под колес внедорожника, когда услышала над собой сердитый голос.

— Подъем!

Морщась, приоткрыла один глаз и помотала головой.

— Нет. Я устала. Давай, ты там побегаешь, а я не буду тебе мешать, давай?

Ну, че ты там думаешь? Соглашайся и всем будет хорошо. Что же ты такой несговорчивый уродился. И как тебя родители терпят?

— Ты не забыла, по какой причине оказалась здесь?

Мотаю головой.

— Да, помню, но это не значит, что…

— Это значит, что из-за тебя я остался без своего любимого и нового телефона. Между прочим, именно поэтому я не могу слушать музыку, когда бегаю. Хотел, чтобы ты меня развлекала песнями, но лучше лягушек слушать чем тебя.

— Да…ты…

— И заметь, я хотел извлечь сегодня выгоду для нас обоих, слышишь? Мне компания, тебе спортивная фигура. Так что, подъем, большая крошка.

Его последнее замечание вынудило меня подняться и сбежать за ним по ступенькам. Два круга он наслаждался эпитетами в свой адрес, а я снова слушала его смех. Даже пару раз позабыла зачем обзываюсь. На третий круг меня не хватило, но не потому, что я сдалась. Все оказалось куда трагичнее.

— Ай!

Снова «ай» и снова я падаю, только в этот раз не на теплого Мишку, а на холодную землю.

— Ты чего?

— Нога.

— Подвернула?

— Нет. Не знаю. Нет.

— Где болит?

— Везде.

И уже реву по-настоящему. Самой себя жалко, а от боли судорогой сводит все тело. Смотрю сквозь слезы, как Мишка мой кроссовок осторожно снимает, а там…

— Ай, как больно.

— Черт, возьми, Женька. Ты хоть что-то нормально делать можешь? Потерпи, я сейчас посмотрю.

— Ай, ай, ай, не надо.

Не слушая моих протестов, Мишка стянул ставший красным мой бывший еще утром белый носок. Гвоздик. Перевернув кроссовок, удостоверилась, что острый гвоздик присутствует и из-за него я буду хромать. Нет, это все не из-за гвоздя, а из-за Куприянова. Не появись он в моей жизни, я бы ничего подобного не переживала. А еще, а еще, а еще, я бы никогда не увидела, каким он может быть трогательно-заботливым и терпеливым. Он бы не поднял меня на ручки, не отнес в такси, не держал бы за руку, когда его мама-врач обрабатывала мне ранку. И мне бы никогда в жизни не показалось, что я ему нравлюсь. Вот, почету-то так я думала, когда Мишка, закусив губу, ласково смотрел на меня и сжимал мои пальцы, во время перевязки.

— Вот и все. Скоро все заживет и будешь бегать дальше.

— Спасибо, мам.

— Спасибо, вам.

Мама Мишке волосы потрепала, мне улыбнулась и ушла выкидывать испачканные бинтики. А Мишка пересел в кресло напротив и весь тот абсурд на счет того, что я могу ему нравиться или то, какой он милый и хороший, вылетели в открытую форточку.

— Еремина, а ты можешь не привлекать к себе неприятности или ты с ними всегда на одной волне?

Обидно. Обидно, когда разочаровываешься в людях. Но мне это не грозит, так как этого человека я слишком хорошо знаю.

Тема недели: я и мое настроение. Я это я, а настроение мое — Рlacebo, Сплин, Нim и все такое, в стиле депресняк.

— А-а-а-а, как мне плохо. Кто-нибудь, спасите мою душу.

Бум! Это моя бедная головушка в очередной раз ударилась о стол. Затуманенный слезами взгляд ловит циферблат настенных часов, которые отсчитывают оставшееся до концерта времечко. Два часа и пятнадцать минут до начала выступления группы, той самой, послушать которую я мечтала целый год, даже билет купила два месяца назад, что бы спасть спокойно и не переживать. А теперь, что мне теперь делать, когда не отпускают. Видети ли, куда я поскачу на одной ножке?

— А-а-а-а-а, почему все это мне?

Бум! Будет синяк, но мне не важно. Важно, что я пропущу концерт, и это разбивает мое сердце. Часы отшагали пятнадцать минут, приближая начало представления. Молча, сижу и вздыхаю, глядя на билет. Кручу его пальцем, стираю с уголка упавшую слезу и всхлипываю вновь. Концерт будет для всех, кроме меня, я не могу пойти и насладиться зрелищем. Всхлип и…

— А-а-а-а, за что?!

Бум! Уже не чувствую боли, мне по фиг, что лоб и глаза стали одинаково красными, мне плохо, у меня душа болит и сердце ноет. Это трагедия всей моей жизни, я хочу умереть!

Бум!

Из-за проткнутой ноги, два дня в школе пропустила, в больнице дали освобождение от физкультуры, но не от учебы. В школу значит ходить можно, а идти на концерт мама не разрешает. Не судьба! Не справедливо! В школе не пришлось врать с три короба, история про ногу и гвоздик прошла на бис. Куприянова не упоминала, упаси боже произносить его имя и свое в одном предложении. А Мишка стоял недалеко и слушал, что я говорила. Скорее всего следил, чтобы лишнего не сболтнула. Конечно, бегать в воскресное утро да еще с кем, с Ереминой! Походу ему мой рассказ чем-то не понравился, не знаю чем, только он, как услышал мою версию, так вскочил злющий и вышел из класса.

Плевать. Не хочу о нем думать, хочу на концерт.

— А-а-а-а, как так, а-а-а-а?

Бум! И следом тук-тук-тук.

— Жень, можно к тебе?

Мама пришла, молочка принесла. Да, она в курсе моего состояния и в этом есть часть ее вины. Но она старается поднять мне настроение с помощью теплого молока и печенек. Не хочу молоко, хочу на концерт.

— Нельзя ко мне, меня больше нет, я умерла.

Видимо мама не поверила и вошла.

— Если тебя нет, то у кого я буду спрашивать, можно ли впустить к нам молодого и очень симпатичного человека?

Зачем маме молодой и симпатичный, когда у нее есть любящий папа. Ай! В голове и без того полное разложение от утраты моей мечты, а тут еще мама со своими ребусами.

— Какой человек?

Скривившись от абсурдного описания и немыслемых выдумок родительницы, отрываю битую об стол головушку и взираю злым вампирским взглядом на маму.

— Женьк, ты чего?

Того, я реву третий час, разочаровавшись в жизни. Развожу руками типо «а сама не понимаешь?»

— Дочь, я думала ты у меня уже взрослая, а ты совсем ребенок.

И тянет руку к голове, чтобы погладить.

— Ай-щь! Не надо меня жалеть, лучше на концерт отпусти.

Насупившись и еле сдерживая слезы, кошусь на нее, скрестив руки на груди.