Грузинских женщин имена Там в море паруса плутали, и, непричастные жаре, медлительно цвели платаны и осыпались в ноябре. Мешались гомоны базара, и обнажала высота переплетения базальта и снега яркие цвета. И лавочка в старинном парке бела вставала и нема, и смутно виноградом пахли грузинских женщин имена. Они переходили в лепет, который к морю выбегал и выплывал, как чёрный лебедь, и странно шею выгибал. Смеялась женщина Ламара, бежала по камням к воде, и каблучки по ним ломала, и губы красила в вине. И мокли волосы Медеи, вплетаясь утром в водопад, и капли сохли, и мелели, и загорались невпопад. И, заглушая олеандры, собравши всё в одном цветке, витало имя Ариадны и растворялось вдалеке. Едва опершийся на сваи, там приникал к воде причал. «Цисана!» – из окошка звали. «Натэла!» – голос отвечал… Не уделяй мне много времени… Не уделяй мне много времени, вопросов мне не задавай. Глазами добрыми и верными руки моей не задевай. Не проходи весной по лужицам, по следу следа моего. Я знаю – снова не получится из этой встречи ничего. Ты думаешь, что я из гордости хожу, с тобою не дружу? Я не из гордости – из горести так прямо голову держу. Снегурочка Что так Снегурочку тянуло к тому высокому огню? Уж лучше б в речке утонула, попала под ноги коню. Но голубым своим подолом вспорхнула – ноженьки видны — и нет ее. Она подобна глотку оттаявшей воды. Как чисто с воздухом смешалась, и кончилась ее пора. Играть с огнем – вот наша шалость, вот наша древняя игра. Нас цвет оранжевый так тянет, так нам проходу не дает. Ему поддавшись, тело тает и телом быть перестает. Но пуще мы огонь раскурим и вовлечём его в игру, и снова мы собой рискуем и доверяемся костру. Вот наш удел ещё невидим, в дыму ещё неразличим. То ль из него живыми выйдем, то ль навсегда сольёмся с ним. Живут на улице Песчаной… Живут на улице Песчаной два человека дорогих. Я не о них. Я о печальной неведомой собаке их. Эта японская порода ей так расставила зрачки, что даже страшно у порога — как их раздумья глубоки. То добрый пёс. Но, замирая и победительно сопя, надменным взглядом самурая он сможет защитить себя. Однажды просто так, без дела одна пришла я в этот дом, и на диване я сидела, и говорила я с трудом. Уставив глаз свой самоцветный, всё различавший в тишине, пёс умудренный семилетний сидел и думал обо мне. И голова его мигала. Он горестный был и седой, как бы поверженный микадо, усталый и немолодой. Зовется Тошкой пёс. Ах, Тошка, ты понимаешь всё. Ответь, что мне так совестно и тошно сидеть и на тебя глядеть? Всё тонкий нюх твой различает, угадывает наперёд. Скажи мне, что нас разлучает и все ж расстаться не даёт? По улице моей который год… По улице моей который год звучат шаги – мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход той темноте за окнами угоден. Запущены моих друзей дела, нет в их домах ни музыки, ни пенья, и лишь, как прежде, девочки Дега голубенькие оправляют перья. Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх вас, беззащитных, среди этой ночи. К предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи. О одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным. Так призови меня и награди! Твой баловень, обласканный тобою, утешусь, прислонясь к твоей груди, умоюсь твоей стужей голубою. Дай стать на цыпочки в твоем лесу, на том конце замедленного жеста найти листву, и поднести к лицу, и ощутить сиротство, как блаженство. Даруй мне тишь твоих библиотек, твоих концертов строгие мотивы, и – мудрая – я позабуду тех, кто умерли или доселе живы. И я познаю мудрость и печаль, свой тайный смысл доверят мне предметы. Природа, прислонясь к моим плечам, объявит свои детские секреты. И вот тогда – из слёз, из темноты, из бедного невежества былого друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова. |
