Но ладно, дело сделано, горшок полон и опорожнён в унитаз. Можно оглядеться. В комнате, кроме меня, белобрысый мальчишка с озорным лицом будущего хулигана, который тоже завершил важное дело, а ещё две девочки.

Одна рыжеволосая с двумя жиденькими хвостиками-рогами на голове, одетая в чулки и коротенькое цветастое чёрно-красное платьице, еле прикрывающее белые, не очень чистые трусики.

Вторая – явно будущая отличница и ужасно послушная девочка с русой косой до попы и большущими ресницами, издающими шелест крыльев при моргании. Обе представительницы прекрасного пола только что закончили умываться и вытирались полотенцами.

Белобрысый мальчишка от избытка энергии показывает девочкам язык, на что они обе скривились, девчонка с ресницами снисходительно, а рыжая с явным одобрением. Рыжая говорит хрипловатым с мороза голосом: «Вовка, а покажи ещё», – кивая при этом куда-то в центр белобрысого мальчишки, которого, оказывается, зовут Вовка. Поняв, видимо, о чём идёт речь, он кивает и тут же веско определяет условие: «И ты тоже!»

После этого он ставит горшок на ступеньку, одним порывистым движением стягивает с себя шортики вместе с трусиками, выпячивает вперёд живот и, улыбаясь во весь свой беззубый рот, демонстрирует миру и двум девчонкам свою стать. Демонстрация продолжается секунд десять, в течение которых Вовка делает различные движения тазом, а потом также быстро и одновременно натягивает оба предмета одежды. Во время показа отличница остаётся безмолвной, только её огромные ресницы взлетают гораздо выше обычного и не опускаются даже по окончании.

Рыженькая при этом хрипло хихикает и, обращаясь к отличнице, говорит:

– Я же тебе говорила, что у них по-другому. Я у младшего братика видела.

В это время Вовка, очень довольный собой, веским тоном, не оставляющим права на возражение, говорит:

– А теперь ты.

Рыжеволосая с готовностью, раз уж обещала, но с полным безразличием и характерной женской холодностью на несколько секунд стягивает с себя трусики.

Увиденное не производит никакого впечатления ни на меня, ни на Вовку. В результате он чешет стриженный наголо затылок и выбегает из комнаты, видимо, переключившись на другую игру. Девчонки тоже, щебеча что-то демонстративно друг другу на ухо, выскальзывают.

Иду и я, раздумывая своим взрослым умом: «Надо же, почему мне вспомнился именно этот эпизод?» На что слышу голос Галины Александровны:

– А что тут удивительного, ты с самого детства был сексуально озабочен, – которая, не дожидаясь моей реакции на сказанное, продолжила: – Ладно-ладно, я шучу. Не больше, чем все мальчики в этом возрасте. Ну хорошо, движемся дальше – это только начало.

А дальше в памяти и на интерактивной доске стали проноситься мои детсадовские картинки – эпизодами. Вот я сижу за столиком и рисую зелёный танк с красной звездой на занятиях по рисованию, а вот я пою со всем социумом «Тачанку-ростовчанку». А вот голос молодой воспитательницы:

– А сейчас, дети, мы дружно идём делать уколы. Кто первый?

Конечно, я! Ощущаю свою руку, взлетающую вверх, и тут же получаю одобрение:

– Молодец, Андрюша. Ты настоящий мужчина и будущий солдат. Берём пример с Андрюши, дети, и строимся на уколы.

На следующих кадрах – Новый год. Ёлка, Дед Мороз со Снегурочкой, я в меховой чёрной шапке и с меховым шариком на шортиках сзади – медвежонок. Все дети дружно кричат: «Ёлочка, зажгись!» Я счастлив и подпрыгиваю часто-часто от избытка чувств.

Откуда-то сверху звучит знакомый голос:

– Хорошо. Поток пошёл беспрепятственно. Продолжаем. В группе уже пообедали, впереди тихий час.

Буква «с» в часе ещё звучит в эфире, а в лаборатории уже быстро, как в мультиках, меняется обстановка.

Вся комната уже заставлена рядами маленьких раскладушек, на них укладываются такие же, как я, мальчики и девочки. Я стою мгновение у своей раскладушки в одних трусиках, но, услышав строгое «хм-м» толстой воспитательницы, обращённое ко мне, быстро ныряю под одеяло и оказываюсь нос к носу с пухлой девочкой из нашего подъезда, из квартиры этажом выше, – кажется, её зовут Маринка. В её глазах тоска и безысходность: «Пристали вот с этим тихим часом».

Боже мой, как я тоже не люблю этот самый час. Во-первых, не час, а полтора или все два, а во-вторых – это же издевательство над практически взрослыми людьми – заставлять их спать, когда им этого совсем не хочется.

Но делать нечего, раз уж «посадили» в сад, приходится терпеть и эту муку. Периодически приходит толстая воспитательница – шикает и хмыкает на всех, кто ёрзает или даже лежит с открытыми глазами. Ладно, буду делать вид, что сплю, а узких щёлочек, в которые отработанным приёмом сложились ресницы, хватит, чтобы контролировать ситуацию в окружающем пространстве.

Всё, тишина, некоторые представители нашего детского коллектива спят, а остальные, как и я, с разной степенью мастерства маскируются.

Не знаю, сколько времени проходит в засаде и мечтах, но в спальне становится шумновато. Многие возятся и перешёптываются, а белобрысый Вовка громко хихикает и балагурит с рыжей напарницей по стриптизу – их раскладушки оказываются чуть впереди и слева от моей.

Заходит толстая воспитательница и прямо с порога начинает кричать на Вовку:

– Ты что балуешься? Почему не спишь и мешаешь другим детям?

От этого крика все, кто спал до этого, конечно, тут же просыпаются, а улыбающееся лицо Вовки искажается в страхе и удивлении. Он вытягивается в струнку и демонстративно закрывает глаза.

Нисколько не удовлетворённая подобной реакцией, воспитательница подходит вплотную к Вовкиной раскладушке, жёстко и веско говорит:

– Я при всех говорю тебе в последний раз: если ты ещё раз будешь себя так вести и мешать спать группе, я накажу тебя так, что ты запомнишь это надолго! – И тут же гаркнула: – Всем спать!

На сказанное Вовка не продемонстрировал никаких признаков жизни и лежит с плотно зажмуренными глазами; весь коллектив в спальне погружается в тяжёлую тишину. Видимо, удовлетворившись на этот раз достигнутым результатом, воспитательница выходит из спальни.

Я наблюдаю за всем сквозь свои щёлочки, проползает взрослая мысль: «Надолго ли тишина?» – а в груди поселяется ощущение чего-то неминуемого.

Мысль материализуется: уже минут через десять или пятнадцать тишина разъезжается по швам, а ещё через пять минут окончательно лопается от Вовкиного хихиканья, сопровождаемого активным роже-показыванием в окружающее пространство.

И тут свершается: рывком открывается дверь, ударяясь с оглушительным грохотом о прилегающую стенку, и влетает толстая воспитательница с искажённым от злости лицом. Она подлетает к Вовке и кричит на всю спальню так, что дребезжат стёкла в оконных рамах:

– Я же предупреждала! Я говорила тебе и всем, что накажу?! Говорила или нет?

Ответа ждать бесполезно, Вовка уже в шоке и столбняке от надвигающегося. Я всем своим существом чувствую, что воспитательнице не важен ответ – акция заранее спланирована. А дальше так: с Вовки сорвано одеяло, которое летит на рыжую соседку, а потом – застиранные трусики. Затем он выдернут за руку с раскладушки и выволочен на самый центр спальни, где следует вердикт:

– Я держу свои обещания, ты запомнишь этот день надолго. Дети, смотрите на этого хулигана, так будет наказан каждый, кто будет плохо себя вести, а сейчас встаём и одеваемся, собираем постели. Ну а ты будешь так стоять, пока я не разрешу тебе!

Шок от произошедшего пронизал всех, почти никто не смотрит в Вовкину сторону, все тихонечко, почти не дыша, встают и одеваются.

«А что же Вовка?» – спросит мой уважаемый читатель. А он стоит в центре комнаты, вытянутый в струночку, как столбик, закрывает лицо руками и тихо воет. Тихо, потому что от громко будет ещё хуже, хотя куда уж хуже? Закрыв лицо руками, он искренне думает, что так никто не видит его маленькое голенькое тельце с иссиня-белой кожей в мурашках. Я тоже встаю и быстро одеваюсь, во мне всё клокочет от несправедливости и сопереживания Вовке. Сажусь на свой стульчик и слышу сверху голос Галины Александровны: