По свершению сего и возвращении государыни Софьи Алексеевны в Москву приключается бегство бояр, приказных чиновников и стрельцов из Москвы в Сергиеву обитель. По Новолетию в Троицу уходит генерал Гордон – наёмная иноземная пехота.

Это всё! В правительстве сестры моей конец приходит. Рассудив об этом, государыня решает примириться с государем Петром Алексеевичем и просит меня и царевен Анну Михайловну и Татьяну Михайловну ехать в Сергиеву обитель. Мы обнимаемся тогда по-семейному с государем, братом и племянником нашим Петром Алексеевичем и получаем от него дозволение, а от патриарха благословение на всеобщее умиротворение в государстве.

При сём государь требует, чтобы сестра наша Софья удалилась, не мешкая, от правительства в Святодуховскую обитель, что в Путивле. А вскоре он решает, что держать ея вдалеке от себя не следует, и переводит в Новодевичью обитель. В монастыре к ней приставлена стража, но мне, сёстрам нашим и тёткам вход к ней разрешён без ограничений.

Но для меня главное, что там, в обители Святого Сергия, по велению Господню, встречаю я его среди стрелецких начальников.

Вот он, высокий, статный стрелецкий полуполковник Артемий Маслов. Это же именно тот боярский сын, который в царском поезде во той же Сергиевой обители невольно возбудил во мне, юной царевне, первый интерес к мужескому полу. Общение с ним сейчас снова сильно волнует меня. Да, конечно, я много старше прошлого, да и он уж сорока пяти лет, но всё равно по неопытности и оттого по смущению мы общаемся с ним коротко и отрывисто.

Я не знаю совсем, как это бывает, и что она такая вообще – эта любовь. Но то, что сейчас от этого разговора происходит в моей душе, – совершенно ранее не познаваемо было.

На следующий день, чуть придя в себя, приказываю своей приближённой боярышне узнать подробно про Маслова всю подноготную. И доложила потом, что он женат уж десять лет, имеет троих детишек и дом каменный неподалёку от Поганых прудов в Москве. Услышав сие, я печалюсь сильно, а потом уговариваю себя, что с этим полуполковником у меня и не может быть сходства. Великая государыня, царевна, да стрелец, хоть из боярского рода, – суть «птицы не одной стаи». Пытаюсь забыть всё, и, пожалуй, у меня получается.

Девять годов не видала я своего милого, да пришлось свидеться по случаю, Господом предначертанному.

Я к тому году от правительства была отставлена уж давно и вернулась к своей спокойной и скучной теремной жизни. Государь же и брат наш Пётр Алексеевич по активности своей с Посольством Великим в Европе уж давно пребывал. Слышала я, что по Крымским походам случилось средь стрельцов великое возмущение.

По свершению лета, пред Новолетием в Коломенское и прискакал ко мне мой милый, уж полковник стрелецкий. Сказывает, что государя Петра Алексеевича, по слухам, уж убили давно в Посольстве и подменили антихристом и самозванцем. Стрельцы при сём возмущении снова хотят видеть сестру Софью Алексеевну в правительстве. Много что ещё говорит, я и не помню, разум замутнён есть от вида его бравого. Там же в холодных сенях и взял он меня, на то согласие моё несмелое получив.

Я опишу позднее сию встречу подробнее, помню всё до мельчайших подробностей. Мы много после говорим с милым моим, он рассказывает о походах, южных странах, о том, что вдовец уж три года.

Провожаю его от себя в конце этого длинного дня и заверяю, что с сестрой говорить буду, но писем в стрелецкие полки посылать не буду. А того больше, просить буду сестру свою Софью Алексеевну тоже не иметь со стрельцами сношения никакого. Говорю ему, что против государя, нашего брата Петра Алексеевича никакое сопротивление чинить не буду.

На сии слова мои он не гневается, а только обнимает, целует и просит благословить его до следующей встречи нашей. Я осеняю его крестным знамением, но на душе чувствую и любовь светлую, и скорбь, необъяснимо сдавливающую.

Брат наш, великий царь и великий князь Пётр Алексеевич, сам тогда после разгрома стрелецких полков допрашивает нас с сестрой Софьей. Разговор очень жёсткий, брат сильно гневлив, но пыток не допускает.

Я волей-неволей признаюсь, что говорила Софье о приходе на Москву стрельцов, об их желании видеть ея, Софью, на царстве, но при этом Богом клянусь, что никакого письма ни я, ни она не передавала стрельцам.

При этом моя постельница сверх того оговорила меня, что посещаема была стрелецкими полковниками, будто бы получила челобитную от стрельцов, и от нея, сестры Софьи, шло письмо к полкам.

На это сестра Софья, спрошенная государем про письмо, переданное стрельцам от ея имени, отвечает: «Такова письма, которое к розыску явилось, от меня в стрелецкие полки не посылалось. А что они, стрельцы, говорят, что, пришед было к ним из Москвы, звать ея, царевну, по-прежнему в правительство, и то не по письму от нея, а, знатно, потому, что она была в правительстве».

От переживаний я плохо помню те дни. Помню только хорошо заступничество патриарха Адриана. Дай Бог ему здоровья, он смиренно, но активно упрашивает государя, брата Петра, не судить нас с сестрою сурово.

После допросов дорогая моему сердцу, но своевольная сестра Софья оставлена на жительство в том же Новодевичьем монастыре под постоянною стражею изо ста солдат. Но по слову брата Петра, чтобы впредь никто не мог желать ея на правительство, пострижена в монашество под именем Сусанны того же года, октября двадцать первого дня.

Ну а я, которая сама призналась, что сообщила сестре о приходе стрельцов на Москву и желании их видеть ея, Софью, в правительстве, в тот же год и месяц царским указом отправлена на жительство в «Грозные» места.

Поместилась я в монастыре жить у большой колокольни в наскоро поставленных покоях: на царском своём дворе, в Успенской обители, что у Грознаго при Александровой слободе, вверху на хоромах при Страстях Христовых. Тут есть опочивальня, про которую уж сказано было, сени – тёплая горница, назначенная для сенных девушек и прислужниц, клеть или холодная горница, кладовая, предназначенная для хранения вещей, а в летнее время и для отдыха. Под клетями – повалуша, что для отдыха, даже для приёма близких и родных, иногда для поклажи. Всё это отдалённо подходило к моему двору в московском тереме, но сейчас это не главное.

Главное то, что в это моё пристанище прискакал милый мой. Свершилось сие вот уже четыре месяца тому. От этого неожиданного визита сердце моё поворачивается, о нём ведь и не мыслю теперь. И брату на дознании о нём не сказала ничего. Да ещё постельница, Бог ей судья, что оговорила, о милом моём всё же умолчала.

На три дни милый мой останавливается в окрестностях и приходит ко мне, таясь, после вечерней. И живём мы с ним как муж со женою и говорим без устали. Он рассказывает, что скрывается от суда царского, что многих стрельцов, что на Москву шли, уж нет или сосланы, что едет в Тобольский край, чтобы укрыться окончательно.

Эти дни стали единственными супружескими днями с милым моим, и понесла от него.

Сие свидание не осталось секретом, и на тот же год, мая двадцать девятого дня, я пострижена в монашество с именем Маргариты, да с тем и пребываю поныне.

Позже, как во славу Господа Бога встретили мы Новолетие одна тысяча шестьсот девяносто девятого года, и живот мой сильно виден приключился, в монастырь прискакал нарочный от государя, брата моего, Петра Алексеевича. Затянутый в зелёный мундир Преображенского полка, он с почтением и по сану моему вручает письмо за гербовой сургучной печатью и оговаривается, что ему приказано ждать прочтения и ответа последующего.

Не ожидая ничего хорошего от этого визита и письма, с волнением я сажусь в кресло у секретера и ломаю сургуч. С трепетом разворачиваю казённую бумагу и с трудом вчитываюсь в известный давно, но по-прежнему малоразборчивый, порывистый почерк брата Петра.

«Сестра Марфа (тут же имя Марфа зачёркнуто и поверх него написано имя Маргарита), здравъствуй!

Объявляю тебе, что мне донесено положение твоё. О сём зело опечалился, но осуждать не буду. Судом моим осуждена уж за дела иные. А на сей посыл только Господь Бог тебе судья да ты сама.