Рогволод не раз предлагал сыновьям подобрать себе другие имена, привычные здешнему слуху, но Раальд и Свен отказывались наотрез, твердя, что так назвала их мать и нарушать ее волю негоже. В этом заодно с ними была младшая сестра Рогнеда, которая в свои шестнадцать была так пригожа, так мила, что отец в ней души не чаял и старался ни в чем ей не перечить.
– Легка на помине, княжна, – усмехнулся Аскольд, вставляя потертый сапог в сверкающее медью стремя. – Только тебя вспомнил, а тут и ты.
– Я слыхала, ты к отцу поскачешь, – сказала Рогнеда, спускаясь во двор по дощатым ступеням. – Возьми меня, дядька Аскольд. Скучно в тереме сидеть.
– Не могу, – покачал он седою головою, – нет у меня на то княжеского дозволения.
– Так я тебе его даю, воевода! – Она вздернула подбородок. – Приказываю взять меня с собой.
Приложив кулак к сердцу и поклонившись, Аскольд молвил так:
– Придется мне ослушаться тебя, княжна. Хочешь, казнить вели, а только не отступлю от своего. Разный народ по лесам шастает, а я буду за тебя в ответе. Вон, новгородцы второго дня на обоз напали, дань разграбили. Девкам в пуще не место, да еще таким красивым.
Вместо того чтобы обидеться, Рогнеда расцвела, хоть и пыталась, польщенная, сдержать усмешку.
– Что же, разве так уж хороша я собой? – спросила она, теребя выложенную на плечо косу толщиною с ее запястье.
– Краше всех на свете, – заверил ее Аскольд и, пользуясь счастливым замешательством княжеской дочери, вскочил в седло, хлестнул коня и поскакал к воротам, уже растянутым в стороны двумя стражниками.
Следом за воеводой устремился десяток дружинников, оповещая гиканьем и улюлюканьем о своем приближении, чтобы люди вовремя убирались с дороги и не мешали проезду.
Не переходя на рысь и не придерживая коней, отряд промчался по одному мосту, потом по другому, заставляя прохожих жаться к краям с риском упасть в воду. Полоцк стоял по обоим берегам реки и в придачу был защищен речными рукавами, поймами и протоками, что делало его неприступным для налетов кочевых племен, а более опасные враги пока что сюда не добирались.
Пересекая заливные луга, Аскольд привычно обминал заболоченные низины, постепенно забирая на восток, где, как он знал, любил охотиться князь. Там был выстроен небольшой бревенчатый терем с пристройками, конюшнями и псарнями. Бывало, Рогволод проводил здесь недели кряду, особенно когда была жива жена и не случалось важных государственных дел. Не обходилось, конечно, без пирушек и банных потех, о которых потом еще долго вспоминали участники.
Будь воля Аскольда, он ни за что не позволил бы князю подолгу засиживаться в тереме. Прознай про то недруги, они могли бы легко перебить дружину и даже две, чтобы истребить весь княжеский род с Рогволодом во главе. А если бы кто напал на город в его отсутствие, то защищаться пришлось бы без единого руководства, что тоже могло закончиться плачевно.
Углубившись в лес, Аскольд натянул поводья и поднял руку в перчатке, призывая спутников сделать то же. Сдерживая всхрапывающих коней, всадники навострили слух. Откуда-то издалека доносился шум загонщиков. Это означало, что охота идет полным ходом. Если поскакать прямо, можно испортить гон, да и на шальные стрелы нарваться. Выбрав направление, Аскольд повернул туда морду коня и ударил его пятками.
Без троп идти приходилось шагом, переходя на рысь лишь там, где деревья неохотно расступались, пропуская всадников. Замшелые стволы уходили к небу, лошадиные копыта то и дело выворачивали из земли грибы, наполняющие воздух печальным запахом еще далекой пока осени. Спустившись к прозрачному лесному ручью, вьющемуся по дну яра, всадники поднялись на выгоревший участок леса, где черная земля и пни проглядывали сквозь зеленую траву и низкую листву молодняка. Здесь звуки охоты раздавались ближе, она надвигалась прямо на отряд, несмотря на попытку Аскольда отклониться в сторону.
– Что бы ни случилось, с места не сходите, ждите здесь, – приказал он. – Князь не простит, если потеху ему порушим. Я один дальше пойду. Погляжу, что и как.
Дружинники, приученные к беспрекословному подчинению, не стали перечить. Один из них принял протянутую ему уздечку, и все начали спешиваться. Впереди лежало открытое пространство, на котором их было видно издалека и зверю, и человеку. Что касается Аскольда, то он двинулся дальше пешком, выдирая сапоги из травяной путаницы, переступая головешки и обминая горелые пни. Один из глухарей напугал воеводу, внезапно взлетев из густой зелени, и с шумом помчался прочь, поднимаясь все выше над гарью.
Выхваченный из ножен меч не понадобился. Сердито глядя вслед опозорившему его глухарю, Аскольд пошел дальше. Услышь он хотя бы одну шутку или приглушенный смешок за своей спиной, повернул бы обратно, но, по счастью для дружинников, делать этого не пришлось. И все же оплошность с глухарем наполнила душу досадой, и, услышав впереди стук копыт, Аскольд не остановился, чтобы вторично не выказать испуга.
Бежала не лошадь. Гулкий топот сопровождался костяным пощелкиванием, с каким бегают олени, раздвоенные копыта которых ударяются друг о друга.
«Не спугнуть бы! – подумал Аскольд. – Стану за деревом».
Там, где прогалина заканчивалась, сменившись осиновым подлеском, уже мелькало бурое тело на легких, тонких ногах. Это был не олень. Прямо на воеводу бежал такой огромный лось, каких он ни разу в жизни не видел. Высоченный, горбатый, с широко раскинутыми лопастями рогов, он был вдвое больше самой крупной лошади. В холке его и меж ребер торчали стрелы, мотающиеся при беге. За ним катился разноголосый лай невидимой пока своры.
Аскольд вжался в березовый ствол, боясь выдать себя дыханием и даже взглядом. На него надвигалась живая разъяренная гора, способная превратить человека в лепешку, порвать в клочья рогами, измочалить огромными копытами, каждое размером с миску. По моментально взмокшему телу воеводы потекли ручьи холодного пота.
Отбрасывая стремительную тень, серо-коричневая махина промчалась мимо и вдруг остановилась как вкопанная, взрыхляя землю всеми четырьмя расставленными ногами.
Массивный загривок не позволил лосю оглянуться на прихваченный ноздрями человечий запах. Переступив копытами, он повернулся всем телом. Даже не пытаясь отбиться мечом, Аскольд полез на березу с умением и проворством, которых никогда не замечал за собою. Словно до рождения человеком был он белкой, стремглав носившейся по деревьям.
Однако и лось был проворен, невзирая на свой многопудовый вес. Оттолкнувшись копытами, он кинулся вперед.
Аскольд, повисший на ветке, почувствовал страшный удар по ногам, подбросивший его высоко в воздух и едва не прокрутивший вокруг оси. Ему удалось удержаться, и он упал животом вниз, глядя на беснующегося внизу зверя. Налитые яростной мутью глаза животного встретились с глазами человека, лось заревел и со всего размаха боднул березу. Чудом не свалившись от толчка, Аскольд взобрался выше и сел на развилку. Только отсюда он решился взглянуть на лося, который, свирепо фыркая, вздымал ногами тучи сухих листьев и земляных комьев. Аскольд увидел, как заднее копыто опустилось на сухой ствол и тот раскололся подобно щепке. Воевода покрепче обхватил руками сучья. Из разорванного рогом голенища сочилась кровь. Береза тряслась от ударов, следующих все чаще.
Аскольд понял, что спасения ждать неоткуда. Дружинники даже под страхом смерти не ослушались бы приказа оставаться на месте, что бы ни случилось. Им было хорошо известно, что воевода никогда не бросает слов на ветер. Да и вообще они остались за пригорком и могли лишь слышать шум, не представляя себе, что здесь творится. Аскольд уже лихорадочно решал, что предпримет и куда побежит, когда береза будет сломана или повалена, но тут на помощь ему пришла собачья свора.
Собаки, сталкиваясь и прыгая друг через друга, вылетели из чащи и рассыпались вокруг лося, отвлекая его внимание на себя. Забыв про человека на дереве, он низко опустил губастую морду, грозя поднять на рога каждого, кто приблизится к нему спереди. Задом он прижался к тому самому стволу, который только что старался обрушить. Благодаря кустарнику, разросшемуся у подножия дерева, лось был более или менее защищен с тыла.
