Сидевшие в лодке называли ее на свой лад – снеккар; увидевшие же их с кручи поскакали в Полоцк докладывать о прибытии варяжской ладьи. Поспешали дозорные не слишком, коней загонять не было нужды: чужеземцев было десятка полтора да столько же рабов, тащивших ладью против течения.

– Большая лодка, саженей девять будет, – оценил Михась.

– Бери все двенадцать, не ошибешься, – сказал Клим Корноухий.

Их двоих оставили наблюдать за прибывшими, которые, вместо того чтобы плыть к городским причалам, остановились за излучиной, под прикрытием леса. Уж не замышляют ли они чего недоброго? Не готовят ли засаду? Или, может, это всего лишь разведчики, прокладывающие путь остальному войску? Очень скоро это должно было выясниться.

– Подползем поближе, – решил Клим, оставленный за старшего. – Видал когда-нибудь варягов вблизи?

– Нет, – признался Михась, чья первая бородка была на ощупь мягче молодой муравы.

– Ну так сейчас посмотришь, – пообещал товарищ. – Мужики косы носят, а шоломы у них с рогами бычьими.

– Для чего? – изумился Михась.

– А чтоб бодаться, – ответил Клим с веселой злостью. – Бодливые они, варяги.

– А наш князь рогов не носит, хотя Рогволодом прозывается. Отчего так?

– Вот у него и спрашивай. А пока помалкивай и под ноги гляди. Шумнешь – задницу надеру.

Михась насупился и пошел крадучись, лишь изредка шурша стлаником и хрустя сучьями, скрытыми под листьями. Клим умудрялся двигаться совсем бесшумно. Он был опытный лазутчик, а с охоты без добычи не возвращался. Ухо ему изуродовала рысь, которую, сказывали, Клим задушил своими руками. Михась его уважал, однако пороть себя не позволил бы – кончилось его отрочество, он теперь и сам мог кого угодно отодрать.

Все оружие дозорных составляли легкие луки да короткие мечи. Щиты были оставлены на утесе подле стреноженных коней. Двигались дозорные налегке, а потому очень скоро пересекли рощу и выбрались на опушку, откуда до Двины было рукой подать.

– Ох ты! – ужаснулся Михась, выглянув из-за куста. – Зачем же они рабов своих рубят?

– Обратно по течению поплывут, – пояснил опытный Клим. – Лишние рты им ни к чему, да и в ладье просторно будет.

Некоторое время они молчали, прислушиваясь к жалобным воплям несчастных и непонятной речи варягов, с окровавленными мечами расхаживающих среди тел.

– Почему никто не убег? – спросил Михась, опуская взгляд.

– Так связаны ведь, – ответил Клим. – Всем скопом не побежишь.

Будто в подтверждение его слов, два или три раба с краю сделали попытку потащить за собой остальных, по большей части уже мертвых, но не сумели сделать и шагу. Викинги не спешили их убивать, гогоча и подзадоривая уколами мечей. Когда же рабы выбились из сил и опустились на песок, их стали убивать по одному, соревнуясь, кто снесет голову одним махом.

Михасю чудилось, будто он слышит чавкающие удары секиры.

Он кусал сунутый в рот кулак, не замечая, что на коже остаются кровавые отметины от зубов. Светлые бороды и волосы чужеземцев, заплетенные в длинные косы, а также их диковинные доспехи больше не вызывали его любопытства. Парню было тошно смотреть, как колют и режут безоружных людей. Словно скотину, даже хуже, потому что не из нужды, а по прихоти своей кровожадной.

– Теперь я знаю, почему они варягами прозываются, – пробормотал он. – Вороги значит. Варяжский – все равно что вражеский.

– За такие речи можно запросто без языка остаться, – предупредил Клим. – Это я, одноухий, могу не расслышать. А люди Рогволода такого не спустят, не простят.

– Выходит, правду говорят, что в молодости Ругнвальдом звался? Или этим, Рагнвальдом? Тьфу ты, сам черт ногу сломит.

Вместо ответа Клим сгреб его за пушистую бороденку, пригнул к земле и наградил подзатыльником.

– Не болтай в дозоре, не болтай! – приговаривал он, повторяя урок снова и снова. – А то иди в пастухи, там чеши языком сколько влезет. – Клим оттолкнул спутника и отвернулся, добавив: – Ежели не вырвут тот язык за глупые речи. Балабол!

Слезы выступили на глазах Михася, не столько от боли, сколько от обиды. Но, переведя взор на берег, он скоро забыл о своем унижении. Разрубив путы, варяги стаскивали мертвые тела в реку и отталкивали копьями, пуская вниз по течению. Покончив с этим занятием, все дружно полезли в ладью и принялись распускать парус.

– Дурни, – решил Михась. – Ветер-то встречный. Их обратно снесет.

– Ты когда-нибудь под парусом ходил? – спросил Клим.

– Нет. Но видел, как другие ходят.

Михась вспомнил про подзатыльники, поэтому процедил слова сквозь зубы, хмуря брови.

– Ты девку свою когда-нибудь имел? – дурашливо пропищал Клим. – Нет, но видал, как другие имеют…

Не успел он закончить шутку, как младший товарищ молча бросился на него. Клим встретил его ударом кулака в переносицу и тут же добавил в скулу, потом в живот. Они сцепились, повалились наземь, с треском подминая раскачивающийся кустарник. Пронзив листву, в заросли влетела стрела и косо впилась в прелую листву по самое оперение.

– Замри, – прохрипел Клим, прижимая Михася к земле. – Заметили. Вмиг стрелами утыкают, будем как те ежи.

Парень послушно притих, но тут же мелко затрясся от смеха, представив себе, как они с Климом удирают, ощетинившись иглами. Ему было и страшно, и весело. Он еще ни разу не бывал в настоящих переделках, и вот теперь в локте от него торчала настоящая боевая стрела, пущенная не в кого-нибудь, а в него.

– Пронесло, – сказал Клим, успевший приподняться на колени, чтобы посмотреть на реку.

Присоединившийся к нему Михась увидел, что ладья плывет уже довольно далеко от берега, делая неожиданные повороты из стороны в сторону.

– Чего это они? Напились допьяна?

– Ветер ловят, – пояснил Клим со знанием дела. – Наши так не умеют, да и паруса крепят намертво. У варягов, вишь, холстина свободно ходит. Наловчились. Известное дело, по морям сызмальства плавают.

– Море, море, – произнес Михась с непонятной ему самому тоской. – Сколько про него разного слышал, а все равно непонятно. Как может быть озеро, чтобы без берегов?

– Увидишь, коли будет на то милость богов.

– Оно так.

Следя за удаляющейся ладьей, товарищи примолкли. До сих пор боги не слишком их баловали, но все всегда может перемениться в одночасье, не так ли?

Рогволод, князь Полоцкий, гонял зверье по лесам, когда в город прискакали дозорные. Сыновья сопровождали отца на охоте, так что весть принесли воеводе Аскольду, которого многие помнили еще как конунга Осколда Большеротого. Он тут же велел седлать коня, решив, что дело слишком важное, чтобы доверять его кому ни попадя. Давненько земляки не наведывались в Полоцк. И ведь не зря же они проделали такой долгий и трудный путь, занявший у них никак не меньше месяца. Хорошо бы без войска приплыли, но Аскольд знал нрав соплеменников и допускал, что остальные добирались посуху и таились теперь где-нибудь в окрестных пущах.

Союз с киевлянами, который держали полочане, сильно ослабел со времен правления Игоря, положившего сотни лучших ратников в бесславных походах. С одной стороны, это позволяло Полоцку не гнуть спину перед Киевом, а с другой – делало положение Рогволода шатким. Границы княжества пробовали на прочность то одни соседи, то другие, да и свои приближенные могли предать в любой момент, ибо кто же подлее предаст, как не близкий?

Аскольд, друживший с Рогволодом еще в давние времена набегов на земли эстов и латов, догадывался, что князь повсюду возит сыновей с собой не от большой любви, а чтобы не дать им сговориться с боярами в его отсутствие. Одному было под тридцать, другому за тридцать перевалило, и оба мечтали о венце княжеском и, поглядывая на него, украдкой примеряли к своим молодым горячим головам. Могли ли они задумать злодейство против родного отца? Почему нет, тем более что оба все еще горевали по покойной матушке, которую, как нашептывала молва, удушил не печной угар, а некто, имевший вполне человеческий облик и способный оставлять пальцами синяки на шее.